Иисус достоин аплодисментов

Поднялся ветер, сильный и плотный, тот самый ветер, который бывает перед дождем. И надвигалась туча, тяжелая, она словно подминала под себя голубое чистое небо, словно закатывала в асфальт, неторопливо, но навсегда, не оставляя ничего, заполняя собою все — от края до края. Ветер ворвался в город, люди склонили головы, пряча лица, не было воротников, чтобы спрятать лица, и люди все ниже пригибали свои головы, а ветер словно хватал за волосы, трепал прически; улицы быстро опустели, и под каждым козырьком, под каждым навесом жались недовольные раздраженные люди. Сингапуру незачем было прятаться, он шел так же, склонив голову, шел по опустевшей улице, шел по ветру, давая ветру власть трепать и бестолковить его длинные густые волосы. Навстречу шел Минкович. Сингапур не обознался. Шел неторопливо. Высокий, грузный, волосы распущены, голова высоко поднята навстречу ветру, уже хлесткому, холодному ветру. Казалось, он наслаждался ветром, подставляя ему то одну, то другую щеку. Это было странно и, в каком-то роде, комично, прохожие с любопытством наблюдали за этим высоким грузным человеком, словно умывающимся ветром: это было необычно.

— Кирилл, — окликнул его Сингапур. Минкович опустил взгляд. — Кирилл, здравствуй, — увидев, что его заметили, поздоровался Сингапур.

Минкович не ответил, со вниманием, точно припоминая: кто бы это — разглядывал он Сингапура.

— Мы знакомы? — спросил он, голос был низким, приятным, пожалуй, даже дикторским.

— Меня Федор зовут, — Сингапур протянул руку. Минкович не сразу пожал ее. Сингапур выдержал, не убрал руку. Минкович пожал руку некрепко, точно все пытаясь припомнить, кто бы это.

— Не припомню вас, — произнес он.

— Я был на твоих концертах, давно еще, — сказал Сингапур, — когда еще пацаном был. Галя в больнице, — неизвестно к чему прибавил он, — у нее пневмония.

— Какая Галя? — все то же припоминающее выражение во взгляде.

— Которая объявила себя святою, и из-за которой, все говорят, ты оскопил себя.

— Какая глупость, — негромко возмутился он. — Вы кто? Я не знаю вас, молодой человек, извините, — он хотел пройти мимо.

— Постой, мне поговорить с тобой надо, — удержал его Сингапур. — Мне помощь нужна. Я картины свои сжег. Понимаешь? Галя… впрочем, не она виною, я сам. Отчаяние какое-то. Понимаешь?

— Я не понимаю вас. Вы похожи на сумасшедшего. Вы меня извините, но я спешу.

— Хватит пр… — он уже хотел сказать «придуриваться», осекся. — Кирилл, мне, правда, нужна помощь. Давай поговорим. Я просто знаю тебя давно, твои песни, видел тебя на концертах. Можно сказать, был фанатом, — тон его и все, что он говорил — можно смело подумать, что он псих, до того тон его был резок, а речь сбивчива.

— Молодой человек, прошу вас, оставьте меня в покое.

— В конце концов, ты в Бога веришь? Ответь.

— Молодой человек, я не желаю вам зла и не хочу вас обидеть, — Минкович говорил это рассудительно и спокойно, — вам нужно к психиатру или к священнику, поверьте мне… Извините, я, правда, спешу.

— Тогда хоть дай закурить, — вдруг устало попросил Сингапур.

— Я уже десять лет не курю, — с видимым сожалением ответил Минкович.

— А я обещал не пить.

— Вот видите, все не так плохо.

— А я до сих пор помню одно твое стихотворение, ты его на концерте прочитал, я сразу запомнил:

Все, что нужно для счастья –

Это только взять тебя, небо, в руки

И написать слова любви кистью облаков,

Красками рассвета я напишу твой образ

На безумно голубом небе утреннего лета…

Пусть видят все — что я тебя люблю.

Все хотел спросить, кому ты его посвятил?

— Так странно слышать свои стихи из чьих-то уст. Так давно их не слышал, уже забыл, — задумчиво и, казалось, сам себе, произнес Минкович. — Странно, словно в прошлое шагнул.

— Так кому ты его посвятил?

— Никому, — ответил Минкович. — Разве стихи пишутся обязательно кому-то. — Лицо его изменилось, стало наивным, даже каким-то детским.

— Кирилл, вы не думайте, что я… просто отчаяние.

— Вижу.

— Я почему-то знал, что встречу вас, — как-то само собой Сингапур перешел на «вы». — А Галя, она и, правда… — он смолк.

— Я не знаю никакой Гали, — уже добродушно отвечал Минкович. — Да и вас вижу впервые. Право, приятно, когда вот так, человек на улице вдруг останавливает тебя, пусть таким сумбурным способом, и вдруг читает твое стихотворение. Давно не пишу стихов, давно не читаю стихов… А вы, видно, добрый и открытый человек, хотя и нервный.

— Будешь тут нервным, когда… Кирилл, остановимся, хотя бы вон на той лавочке, поговорим, мне сейчас, как никогда, необходимо с кем-нибудь поговорить…

— Я бы рад, но я, правда, спешу. Давайте в другой раз. Хорошо? — он улыбнулся и неторопливо зашагал, все так же высоко держа голову. Он уже отошел шагов на десять, когда Сингапур, спохватившись, догнал его.

— А когда в другой раз? — спросил он.

— Когда-нибудь. Прощайте, — не останавливаясь, ответил Минкович.

— Кирилл, ответь мне на один вопрос и я отстану.

— Вы и так отстанете, — вовсе без какого-то превосходства и даже без иронии произнес Минкович.