«Раб» Второисаии неизменно стоял на стороне Бога и против сил зла. «Наградой» ему (если это слово вообще здесь применимо) станет не власть и слава – главные инструменты выживания в нашем нестабильном мире, – а свободная и цельная жизнь, устремленная к новому сознанию. Это был поразительный образ, но, разумеется, не пользовавшийся популярностью, поскольку он обладал привлекательностью лишь для тех, кто находил удовольствие в страданиях. Поэтому еврейский народ в общем и целом проигнорировал послание Второисаии и выбрал более приемлемый для себя путь к славе, намеченный другими лидерами послепленного иудаизма, такими как Ездра и Неемия. Триумфальные картины пришествия «Сына человеческого» захватывали их воображение гораздо больше, чем побежденный и униженный «Раб Господень», и, таким образом, последний образ на много веков оказался в забвении. Но он все же вошел в еврейскую Библию – как я предполагаю, не в последнюю очередь потому, что был присоединен к свитку Исаии.
Примерно 500 лет спустя, в Галилее I века нашей эры, появился еще один еврейский учитель, явно принадлежавший к пророческой традиции, но выходивший за границы всех расхожих представлений. Он осмелился выйти далеко за те пределы, которыми защищаются люди, и в конечном счете его убили римляне. И в полузабытом и отвергнутом образе «Раба» Второисаии его ученики нашли того, чьи слабость и бессилие помогли им осмыслить жизнь Иисуса. Еще задолго до написания Евангелий память об Иисусе из Назарета неизбежно облекалась в образ «Раба», и ни одна часть его жизни не избежала влияния данного представления. Это особенно верно в случае Луки. Когда священник Симеон на сороковой день после рождения младенца Иисуса взял его на руки, чтобы благословить, то, по словам Луки, сказал, что видит перед собой «свет во откровение язычникам, и славу народа Твоего Израиля» (Лк 2:32) – явный отголосок роли «Раба» (Ис 42:6). Рассказывая о крещении Иисуса, Евангелия представляют Иоанна Крестителя как предтечу Господа в выражениях, взятых непосредственно из истории «Раба» у Второисаии (Ис 40:3). То же относится к голосу с небес, сопровождавшему крещение Иисуса, и повторившему те же самые слова на горе Преображения (42:1). «Раб» не мог достигнуть своей цели, не подвергаясь дурному обращению, отвержению, преследованию и гибели. Иисус в точности повторяет путь «Раба», и его смерть со временем стали понимать через этот образ. Мы уже отмечали: содержание истории Распятия в значительной мере заимствовано из трудов Второисаии, но теперь для нас очевидно, как просто это было осуществить, поскольку память об Иисусе уже была организована вокруг прожитой им роли «Раба». Есть и много других точек соприкосновения. После истории Преображения Иисус, по словам Луки, «решил» (Лк 9:51) идти навстречу своей судьбе, как поступил и «Раб» Второисаии (Ис 50:7). «Раб» пришел, чтобы вызвать огонь (Ис 50:11), тогда как Иисус у Луки пришел крестить «Духом Святым и огнем» (Лк 3:16). Когда Лука вкладывает в уста Иисуса слова: «Вот, мы восходим в Иерусалим, и свершится всё написанное чрез пророков о Сыне Человеческом» (18:31), почти нет сомнений в том, что под «пророком» он имел в виду Второисаию.
Роль Израиля отныне заключалась не в стремлении к силе, но в принятии собственного бессилия как образа жизни
В рассказе о явлении Воскресшего на пути в Эммаус Лука говорит, что Иисус, еще не узнанный, «истолковал им во всех Писаниях то, что относится к Нему» (24:27). Позже, когда Иисус у Луки явился ученикам, он «открыл их умы, чтобы понять священное писание» и сказал: «Так написано, чтобы Христу [Мессии] пострадать и воскреснуть из мертвых в третий день» (24:45–46). Лишь у Второисаии дан портрет того, кто через страдание и смерть приносит людям освобождение.
Перед нами поистине поразительная картина – не божества и не пришельца свыше, но прожитой человеческой жизни, которая сумела преобразовать мир вокруг и создать новое человечество посреди старого. Второисаия, следовательно, стал лишь еще одним в череде еврейских представлений, указывавших на значение Иисуса. Теперь Иисус – «Раб Господень», человек, нашедший способ преодолеть собственное бессилие. Вероятно, это наиболее глубокий из всех образов, которые мы находим в Евангелиях, и нам следует осознать, что именно через призму Второисаии последователи Иисуса начали рисовать совершенно новый его портрет.