Иисус для неверующих. Основатель христианства без мифов, легенд и церковных доктрин

Даже несмотря на то, что земная жизнь Иисуса закончилась около 30 года нашей эры, влияние его было таким, что Павел, творивший в начале 50-х годов, все еще мог выдвинуть притязание, настолько поразительное для того времени, что могло показаться посланием из космоса. Павел писал галатам, что в том опыте Христа, который люди имели рядом с Иисусом, все межплеменные барьеры рухнули! Во Христе нет ни «Иудея, ни Еллина», ни еврея, ни язычника (3:28). Спустя несколько лет, в Послании к Римлянам, Павлом двигало то же чувство, когда он говорил, что спасение пришло от Бога в человеке Иисусе и стало доступным «как Иудею, первому, так и Еллину» (1:16). Несколькими стихами ниже Павел добавляет: «Нет лицеприятия у Бога» (2:11). Еще ниже: «Ибо нет различия между Иудеем и Еллином: ведь Один и Тот же Господь всех, богатый для всех, призывающих Его» (10:12–13). Все это были поистине удивительные притязания. Сила Иисуса расширила племенные границы Павла и через него позволила последователям Иисуса охватить весь мир.

В Послании к Колоссянам Павел (или один из его учеников) снова указывает на ту же трансцендентную весть, обратившую племенную идентичность в ничто. «Итак, если вы были воздвигнуты со Христом, – пишет он, – нет Еллина и Иудея… варвара, Скифа, раба, свободного, но всё и во всех – Христос» (3:1, 11). Эти утверждения, если понять их до конца, все еще представляют собой мощное, даже непостижимое уму описание опыта Христа. Было нечто уникальное в этом Иисусе – уникальное и судьбоносное, – что дает нам оставить созданную за миллионы лет борьбы племенную идентичность, откликнуться на его призыв и подняться на совершенно новый уровень человечности. Это не портрет божества, сошедшего с небес спасти падший мир. Скорее это история о человеке, который призывает других к такой полноте и глубине бытия, что они могут оставить оборонительные рубежи, воздвигнутые ранее во имя примитивной потребности выжить. Это не что иное, как прорыв в человеческом сознании.

Евреи делили весь мир на «нас», то есть жителей их небольшой страны, – и «их», неевреев, язычников

Ту же тему можно встретить почти на каждой странице Нового Завета. Преобразующее чувство новой гуманности было самой сутью того, что люди обрели в Иисусе, и потому глубоко запечатлелось в их памяти об опыте общения с ним. В первом же из письменных Евангелий Марк рассказывает о человеке по имени Левий, еврее, который стал мытарем на службе у ненавистных язычников и тем самым поставил под угрозу и свою веру, и свою принадлежность к еврейскому народу. По всем стандартам иудаизма той эпохи он был нечистым, но Иисус призвал его переступить через этот барьер и стать его учеником (Мк 2:13–15). Левий отозвался на призыв. Это стало памятью о перемене, совершенной Иисусом.

Позже Марк недвусмысленно указывает: когда Иисус покинул еврейскую территорию, переправившись через Галилейское море, за ним следовала огромная толпа. Обратите внимание на описание этой толпы: «Многое множество из Галилеи, и из Иудеи, и из Иерусалима, и из Идумеи, и из-за Иордана, и из окрестностей Тира и Сидона» (3:7–8). Ряд этих областей, в особенности те, что были за Иорданом и в окрестностях Тира и Сидона, населяли язычники. Иисус обращает свою весть о примирении к «нечистым» язычникам и при этом призывает последователей выйти за рамки их племенных границ и испытать на себе значение нового и расширенного человечества, в котором не будет места ненависти, страху или клевете на другие народы. Не случайно в истории, к которой я уже обращался, Марк завершает Евангелие рассказом о солдате из язычников, который стоял у креста и первым истолковал значение смерти Иисуса. Бог в жизни Иисуса рассматривался как власть, которой можно было поделиться с другими, даже отличными от себя, не скрываясь в страхе за межплеменной ненавистью. Эта картина человеческой жизни далеко превосходила представление о жертве, которое позже исказит до неузнаваемости и образ Иисуса, и память о нем.

Матфей – по всем меркам наиболее «еврейский» из всех евангелистов и потому, по всей видимости, должен быть особенно чувствительным к межплеменным барьерам. Однако именно Матфей оборачивает свою историю Иисуса в некую пленку истолкований, стремясь вскрыть племенную ментальность и выйти за межплеменные барьеры. Матфей постоянно возвращается к этой теме, облекая в нее жизнь Иисуса от рождения до смерти и воскресения, и тем самым показывает, как Иисус превратил племенные границы из безусловной реальности, правящей жизнью людей, в простую условность. Далее он заявляет: все, что ограничивает нашу человечность и заставляет нас увязнуть в первобытной борьбе за выживание, не может и не должно уцелеть в свете опыта Иисуса.