Появление самосознания сопровождалось чувством, что их жизнь протекала в одном непрерывном измерении, называемом временем. Люди начали понимать, что время было еще до того, как они осознали себя самостоятельными существами, и пребудет еще долго после того, как их сознательная жизнь подойдет к концу. Так они оказались заключенными с обеих сторон во временные рамки. Из сознания собственной конечности неизбежно вытекало ощущение собственной смертности. Наконец у них развилась способность выразить символически свои страхи и передать чувство ограниченности, беспомощности и бессмысленности существования через слова.
Подозреваю, у наших первобытных предков мороз бежал по коже при виде того, во что превратилась их жизнь
Только представьте себе, что это значило. Умереть – одно дело: каждый день бесчисленные формы жизни умирают в огромном количестве. Но знать, что именно тебе предстоит умереть, быть к этому готовым и принять неизбежность собственной смерти – уже совсем другое. Такова участь человека. Одно дело – не подозревать о бессмысленности своего существования, как мириады насекомых, которые каждый день становятся пищей для других живых существ, и совсем другое – сознательно иметь дело с этой реальностью и бросить ей вызов. Одно дело – быть всего лишь частью установленного порядка жизни и смерти в мире природы, и совсем другое – знать и понимать, что ты не более чем еще одно звено в пищевой цепочке.
Люди, как центры сознания, теперь понимали, что умрут, и знали, что рано или поздно исчезнут с лица Земли. Это понимание породило (и до сих пор порождает) у них вопросы о смысле и бессмысленности существования. Поскольку сознание теперь стало врожденным, каждый человек вынужден спросить себя, есть ли у сознающей себя человеческой жизни какое-либо высшее предназначение. Быть человеком – значит выносить травму самосознания, испытывать экзистенциальный шок от угрозы небытия. Еще ни одно другое живое существо до нас не сталкивалось с таким уровнем тревоги. Хроническое беспокойство – неотъемлемая часть человеческого бытия. Нам приходится мириться с собственной смертностью, а если у жизни нет никакого конечного смысла, мы одни из всех прочих существ понимаем угрозу бессмысленности и, чтобы отвратить эту угрозу, пытаемся кое-как придать человеческой жизни значение. Весь человеческий опыт заставлял и заставляет нас трепетать перед этой мыслью. Однако приходится признать, что в извечной борьбе за смысл, за выживание или за жизнь участью человека неизбежно станет поражение. Все живые существа терпят в ней поражение, но одни только люди способны это осознать. Итак, быть человеком нелегко. В конце концов, нас подкосят, уничтожат и съедят естественные враги – вроде микробов и вирусов, – а наша плоть и кости станут, в свою очередь, пищей для других форм жизни.
Если бы наши предки не возвели вокруг этой тревоги, проистекавшей из этого понимания, высокий защитный вал, не думаю, что самосознание смогло бы уцелеть. Такой шаг в эволюционном процессе вряд ли оказался бы продолжительным: он потребовал бы больших усилий, чем мы смогли бы приложить при помощи наших адаптивных механизмов. Именно в этот момент, на мой взгляд, зарождающаяся человеческая личность поставила перед собой вопрос, ответом на который стал теистический взгляд на Бога. Теизм, по моему убеждению – прямое следствие травмы самосознания. Это не Бог, а скорее человеческий механизм приспособления к ситуации.
Человек стал спрашивать себя: есть ли во Вселенной кто-то или что-то, наделенное таким же разумом и самосознанием, как я, но обладающее неизмеримо большей властью и способное совладать с превратностями бытия, с которыми я теперь сталкиваюсь? Где его искать? Станет ли некто или нечто моим союзником в борьбе за выживание или врагом? Использует ли ту власть, которой обладает, чтобы помочь мне? Как заслужить благосклонность этого существа? Как приспособиться к присутствию этого «другого»? Как обеспечить себе покровительство этой высшей силы?