Игры в бисер

До тех пор, пока экзистенциальные драмы разворачиваются в царстве животных, даже таких необычных, как ушастый слон Дамбо, мы верим происходящему и сопереживаем ему.

С людьми хуже – они возвращают нас в сказку, из которой мы уже выросли. На экране все человеческие персонажи, не исключая принцев, выходят схематическими и очень на нас непохожими. В них обнажается безжизненность куклы или абстракция иероглифа: “палка, палка, огуречик – вот и вышел человечек”.

Нарисованный человек получается универсальным, а значит, упрощенным – нам же есть, с чем сравнивать, себя мы слишком хорошо знаем. Зато анимализм – хлеб анимации. Звери обладают канонической внешностью, которая оборачивается бесспорным натурализмом.

2. Египет

Лучше всего это заметно в египетском зале любого музея. Человеческие статуи олице- творяют власть и изображают ее с помощью стандартного набора ритуальных атрибутов, включая церемониальную бороду, приделанную фараону-женщине Хатшепсут. Самая красивая египтянка Нефертити больше напоминает пришельца, чем даму, из-за чего сейчас принято спорить, к какой расе ее отнести.

Древний скульптор ваял не людей, а их функции. У греков это могла быть красота, сила, божественное. В Египте – величие, и мы с трудом отличаем одних фараонов от других, соглашаясь принимать универсальные черты за портретные. Но когда те же египтяне брались за животных, они получались совсем живыми. На сценах охоты можно, кажется, стрелять гусей. Львы внушают страх. Кошки – благоговение, как и положено богине Бастет, покровительнице дома, деторождения, женских секретов и тех же кошек. С тех пор как у меня поселились два абиссинца, я не перестаю удивляться тому, как мало они изменились со времен пирамид, когда принимают точно такую позу, как (специально сверял) статуэтки в Метрополитен-музее.

Если человек представлял не себя, а свое место в иерархии, то зверю достаточно быть просто собой, чтобы в него воплотился бог или богиня. Для этого он не нуждается в украшениях вроде державного орла, который не выходит из дома без короны и второй головы. Животные самодостаточны, они исчерпываются своим образом, созданным не по нашему подобию. В этом их прелесть для всех и соблазн для автора.

Когда Мандельштам увлекся сочинениями натуралистов, он сравнил естествоиспытателя с “владельцем странствующего балагана или наемным шарлатаном-объяснителем”, “публичным демонстратором новых интересных видов”. В черновом варианте этого текста есть еще один важный абзац: “Слушатели воспринимали зверя очень просто: он показывает людям фокус (одним только фактом своего существования) в силу своей природы, в силу своего естества”.

Именно так, не превращая питомцев в людей и не путая их с близкими, хвастался читателям своим зверинцем Джеральд Даррелл, которого как раз за это мы любим больше, чем его великого брата Лоренса.

3. Пещера

Если отойти еще дальше в прошлое, то мы столкнемся с такими зверьми, с которыми уж совсем не знаем, что делать. Я навестил их в Пиренеях.

Путь в пещеру, одну из последних, куда еще пускали нас, зевак, был долог и непрост. Гид с единственным фонарем (нам их брать запретили) вел отряд по скользкой тропинке в почти полной темноте и молчании. За полчаса такой дороги мы настолько оторвались от своего времени, что попали в никакое – доисторическое и были готовы ко всему. И все же огромная зала, которая нам наконец открылась, убивала наповал. Щадящий древние краски луч фонаря на мгновение выхватывал целый зверинец, накоп-ленный за тысячелетия. Полузнакомые жители пещерной стены изображали порыв, движение, энергию и умысел, недоступный нашему пониманию. Возможно, нарисованные звери были нужны нашим предкам, чтобы стать нами. Но мы не знаем, какую роль бизоны и олени играли в этом долгом процессе. Звери всегда бросают нам вызов уже тем, что они есть, и мы никогда не поймем их так, как хотелось бы.

Я всю жизнь провел с кошачьими и убедился в том, что они справляются с гносеологическими проблемами несравненно лучше. Не понимая речь людей, они ими пользуются, не позволяя при этом навязать себе чужую – нашу – волю. Говорят, что коты могут исполнить сто команд, но не хотят.

Отчаявшись понять зверей, мы их переодели в людей и перевели на свой язык. Только в таком виде они смогли приносить нам интеллектуальную пользу, прежде всего в словесности.

4. Лосев

Поэт и профессор Дартмутского колледжа в Нью-Гэмпшире Лев Лосев любил своих студентов и не давал им спуску. Вместо неизбежного в американском вузе Достоевского он преподавал им Тургенева и выводил своих питомцев в стихах: