Игры на раздевание

- Боюсь, Дженни, ты понятия не имеешь о том, что такое любить. И вот здесь самое время сказать тебе ещё кое-что про «Аутиста». Так вот, ты будешь смеяться, но в детстве я поверил тебе. И даже нашёл в библиотеке книжку про аутизм. В ней я почерпнул одну весьма интересную мысль: оказывается, для аутистов любовь - самая сложная эмоция, они не способны её понять. Так вот, когда ты стояла на углу поля, облизывая меня глазами и набираясь смелости произнести в мой адрес первое за годы жизни на одной территории слово, я решил, что буду любить тебя.

Я чувствую, как ускоряется, затем сбивается мой сердечный ритм, потому что душа застыла в ужасе перед словами, которые ещё не произнесены, но смысл их уже известен.

- Первое, - продолжает, - я подумал, что мне, как аутисту, неспособному даже понять, что такое любовь, будет всё равно, кого любить, второе - я решил дать тебе шанс. Сегодня у нас с тобой официальное closure поэтому я скажу тебе всё, и даже попрошу прощения.

Я прижимаю к груди одеяло, стараясь в нём скрыться, спрятаться от очередного, самого глубокого пореза, но бесполезно, его уже не остановить:

- Главное: прошу простить меня за то, что вовремя не поставил между нами реальную точку. Я позволил тебе остаться не только потому, что сжалился или был в шоке от того, что королева валялась в ногах, умоляя простить, нет: семь лет – слишком большой срок. Особенно для парня, который не только не пробовал своим членом других, но даже не целовал их. Да, Дженн, это тоже была любовь, но совсем не та, которая недоступна аутисту. Я позволил тебе остаться, потому что ещё очень остро нуждался в этом сам. А потом настал один прекрасный июньский день, когда я согласился с мнением собственной матери, что не аутист, и никогда им не был. Ты не представляешь, что это за жизнь, милая жестокая Дженни, ты понятия не имеешь о том, какой для них титанический труд просто жить среди нас!

Он отворачивается, позволяя мне видеть только профиль, и улыбаясь, прищурив от удовольствия глаза, продолжает меня резать:

- Мы встретились в автобусе. Но это было не впервые: Викки училась с нами в школе. А ты и не знала, правда? Никто не знал. Её не вспомнил ни Лейф, ни Олсон, ни ты - настолько незаметной она была. Моя Викки сделала себя прозрачной, невидимой, Дженн, чтобы жизнь так больно не лупила руками таких как ты, Марина, Олсон. За всё время только Лейф ни разу не произнёс ваше презрительное «аутистка»! И таких как Лейф, к сожалению, единицы.

Моя Викки… Моя.

Глубоко вздохнув, он продолжает:

- Ровно через три недели после той встречи в автобусе я убедился, что аутизмом никогда не страдал. Случилось это на террасе квартиры в Китсилано, где я курил украденную у тебя сигарету. Да! И это тоже я всегда знал: ты курила. Курила и скрывала, потому что я, видите ли, этого не любил. Ха! Да плевать мне, Дженн, куришь ты или нет! Так вот, стоя на той террасе, сбрасывая пепел на кусты и глядя на Викки, я почувствовал то, что аутистам недоступно, но главное, понял это! За семнадцать лет моя жена ни разу не сказала, что любит меня, и никогда не скажет, потому что не понимает, что это. Но я знаю, что она любит. Её любовь – это необходимость во мне. И без меня она погибнет. Что если однажды я разобьюсь насмерть? Неизлечимо заболею раком? Она уйдёт вместе со мной, потому что сама жить не умеет. И сегодня я не с ней, потому что ещё рано – ей нужно научиться дышать самостоятельно. Как только у неё это получится, я вернусь и буду любить её дальше, а она, наконец, сможет осознанно мне ответить.

Кай поднимается, заправляет рубашку в брюки:

- А с тобой… ты ждала этого двадцать лет, сегодня я это тебе дал…прости, как смог, и теперь мы в расчёте.

Закрываю лицо ладонями – слишком больно. А ему всё мало:

- Ты даже художницей стала ради этого!

- Я и программистом хотела быть из-за тебя! – рыдаю.

- Да мне плевать, Дженн, кем ты хотела или не хотела быть! Я больше не хочу тебя видеть. Никогда. Нигде. Вопрос продажи своей доли бизнеса решишь с Лейфом. Я позабочусь о хорошей цене.

Далее он спокойно бросает свои шорты, футболку и кроссовки в сумку, резко застёгивает на ней молнию, разворачивается и уходит:

- Прощай.

Я убираю от лица руки, вглядываюсь в его спину, жду, что остановится, что всё это окажется каким-то фарсом, чем-то таким, что мы с ним вместе изобразили почти год назад в отеле Трампа для его жены, но он не останавливается и не находит для меня больше ни одного слова.

Я смотрю на его удаляющуюся фигуру и понимаю, что вижу её в последний раз. Стараюсь запомнить плечи, руки, шею, затылок, который она называла самым красивым. Её «мистер безупречность»… Потом он поедет в свою квартиру и отмоется от того, что было нашей прощальной близостью. Он не кончил, потому что его решение о моей дальнейшей роли в его жизни было давным-давно принято, я поняла это уже в тот момент, когда он надел презерватив на свой больше не способный оплодотворять член.

Верить не хотелось… Так отчаянно не хотелось верить…

- Это жестоко! Ты – чёртов садист! Бесчувственное животное! Аутист! Ты Аутист! Всегда им был и будешь!