Игры на раздевание

- Моя жена – фатально уязвимый человек, и ты всегда об этом знала. Как и то, что её в прямом смысле можно убить словами. Я убил однажды. И вот уже шесть лет держу её за горло - иначе выскользнет.

Он сморит в окно, застёгивая пуговицы, и ни один его мускул не выдаёт беспокойства – надежды, что сжалится, нет.

- За ошибку наказан, - продолжает, – я люблю, меня не любят в ответ. И ты как никто другой знаешь цену этого наказания, - разворачивается, смотрит сощуренными глазами, и от его взгляда мой затылок пронизывает тупой болью.

- Кай… - я пытаюсь остановить его, потому что знаю, бить будет больно, вынести бы…

- Поздно.

Глава 16

Он поднимает с пола пустой презерватив, подходит, я думаю, что ко мне, и когда наклоняется, чувствую мощные толчки в сердечной мышце, но до меня ему нет дела - выдёргивает из коробки на прикроватном столике салфетку, по пути в ванную заворачивает в неё презерватив, выбрасывает в мусор и моет руки.

Я закрываю глаза.

Моет после меня руки. Долго, тщательно оттирает их мылом, держит под проточной водой, трёт полотенцем.

Хирург в белых шёлковых перчатках, делающий единственный смертоносный надрез, задевающий одну за другой мои жизненно важные артерии, и ни капли крови не попадёт на белую ткань.

Кай Керрфут - самый умный и неоднозначный человек из всех, кого я когда-либо встречала. Самый скрытный, опасный, непредсказуемый, чудовищный манипулятор, способный на изящную, но убиственную жестокость.

Аутист, которого во взрослой жизни никто и никогда в этом не подозревал – так преуспел он в маскировке.

Возвращается:

- Я простил тебя за то, что раздвинула свои чёртовы ноги перед другим и впустила в себя его член. А я целовал тебя там…

На его лице ад: зубы стиснуты, вместо глаз щели, плечи напряжены так, словно он готов ударить:

- Она тоже! - напоминаю ему, хоть и задыхаюсь.

- Я много раз прощал тебе твои попытки обидеть её, - продолжает шипеть. - Но попытку убить не прощу! Никогда! Не спишу на тупость! Не найду оправдания!

Одно движение – он распрямляется, и от злости и опасности нет и следа – снова невозмутимость. Не человек – дьявол. Сатана, замаскированный созидательным спокойствием. Безразличие больнее всего.

- Она не ты, - бросает.

После всего поднимается и произносит слова, которым суждено стать клеймом на моей душе́:

- Ты была самой большой ошибкой в моей жизни, Дженна.

Я была не права. Как же я была не права, ещё тридцать минут назад полагая, что этот человек сломался. Его невозможно сломать. Ничем. Невозможно к чему-либо склонить или принудить. Никак.

- Я всегда знал, кто придумал мне прозвище «Аутист», - заявляет. - И знаешь, прощение – это библейская вещь, поэтому она не может быть неправильной. Однако есть один очень важный момент: необходимо разделять людей на действительно допустивших ошибку и тех, кто за твоей спиной назовёт тебя «лохом». Есть только один способ это сделать: не прощать дважды. Я всегда даю людям второй шанс, Дженна. И у тебя был твой, и ты даже им однажды воспользовалась. Дело было не в твоей измене, а в том, что ты больше не относилась к категории людей, впервые допустивших ошибку.

После недолгой паузы его лезвие продолжает двигаться к моему сердцу:

- Позволь спросить, просто так, из спортивного интереса: на что надеется женщина, упорно лезущая в постель к мужчине, который давно и безнадёжно любит другую? Это вопрос с практической точки зрения, а если рассуждать с позиции высоких материй, то… я не уверен, вообще, что ты сама понимала свои действия, годами не теряя надежды просочиться в мою семью. Думала, наша с ней трагедия даст тебе шанс? Лазейку - возможно, но такое неуловимое чувство как «любовь» вряд ли, Дженн. А тебе ведь именно оно нужно, или нет? Или я всё ещё слишком высокого о тебе мнения? Ты знаешь, это поразительно, но столько лет тебя зная, даже я не смог просчитать до конца на что ты способна! Незаметно, тихо, тонко и по касательной ты прошла мимо и задела обоих: и меня, и Вик. Сделала это в уязвимой точке, и мы завертелись и не заметили, как убили свою дочь. Вот уже больше шести лет нас трясёт, мы варимся в таком дерьме, какое тебе и не снилось, а ты все ждёшь… пока она сварится? Не сварится, Дженн! Я не дам! Знаешь, почему?

Он резко подходит, упирается обеими руками в спинку кровати над моей головой, и цедит сквозь зубы:

- Потому что ЛЮБЛЮ! Любил тогда, когда вы крутили пальцем у виска, любил в тридцать, люблю в сорок, и в семьдесят тоже буду любить! Пока не сдохну!

Глава 17

Он убирает руки и отходит, вполне уверенно опираясь на свою больную ногу:

- И знаешь, на этот раз я даже не стану ждать, что ты поймёшь!

- А ты не понял, что и я буду любить тебя, пока не сдохну? – кричу ему.