Игры на раздевание

Они разительно отличались от всех нормальных, обычных пар. Никогда не показывали своих чувств на людях, особенно он: всегда находился рядом либо зорко держал её в поле зрения, но ни поцелуев, ни объятий ей не доставалось. Так думала я, так думали все. И никто из нас не видел главного – он оберегал её и не от чего-то конкретного, а от всего мира и в первую очередь от нас. Увидеть это было сложно, проще – почувствовать.

И я чувствовала.

Когда она подходила к нему сама и клала голову на его плечо, чаще пряча лицо на его груди или втискивая в его подмышку, он менялся. Весь. Казалось, в нём наступало утро и первые мягкие лучи касались глаз, губ, рук, которые он поднимал, чтобы закрыть её от наших мыслей и слов, чтобы прижать крепче.

Незаметный для всех жест, как много было в нём для меня боли.

Но самым болезненным оказалось даже не её присутствие, не те редчайшие их объятия, которые случайно вылезали наружу и попадались нашим глазам, а смятые простыни на неубранной и хорошо видной в открытую дверь постели. Они рвали мне душу так, как не смогла ни одна из его длинноногих девиц: я слепла и видела в складках ткани, обнимавшей ночью их тела, написанное размашистым твёрдым почерком Кая слово ЛЮБОВЬ.

Он влюблялся, делая это на наших глазах, с каждым днём уходя от прошлого и от меня всё дальше, и с каждым новым утром взгляд его становился чище, спокойнее, светлее.

Он обрёл то, что искал: себя в ней.

И теперь, в сорок лет, когда я уже умею видеть не только глазами и думать не только умом, мне ясно, что он, наверное, и был создан для неё.  Только для неё одной и именно таким: большим, серьёзным, спокойным, сильным не только телом, но и духом, необычайно умным, способным поднять её на своих руках над злом и болью и пронести на тот самый берег.

Он принадлежал ей задолго до их первой встречи, задолго до рождения его чувств, потому что ни разу за все семь лет нашей первой любви, он не смотрел на меня так, как вглядывался в её лицо в больнице: переломанный, раздавленный, уничтоженный морально, но несмотря ни на что нестерпимо и неприкаянно любящий. Глаза, волосы, губы: именно так и в таком порядке брёл его обречённо прощающийся взгляд по чертам Аутистки - мыши, загнанной в угол страха, депрессии и чувства вины.

Она до сих пор не знает, что его татуировка – изумрудная ящерица  –моя метка. Это я выбирала и рисунок, и место для него – самое нежное на его теле, тысячи раз целованное моими губами. Она не знала, потому что никогда не интересовалась художницей Дженной, всю жизнь идущей в ногу с её Каем, и если бы хотя бы раз вошла в мою комнату или, позднее, мой дом, чего я в некоторые особенно отчаянные моменты желала неистово, она бы это поняла, обнаружив зелёных ящериц повсюду.

 Они уже несколько лет жили вместе, когда Кай вывел тату. В тот же день я впервые напилась до беспамятства, прощаясь с надеждой. Позже пригляделась и увидела, что след всё-таки есть - очертания когда-то изумрудной ящерицы ещё видны и подумала, что это символично: я навсегда останусь следом не только на коже, но и в его душе. И пусть сейчас он счастлив с ней, однажды настанет мой день.

И я ждала этого очень много лет. Слишком много. Умирая каждый день,  каждый год хороня молодость.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Глава 11

А потом у них родился ребёнок.

И я подумала:  Господи, чему я завидовала все эти годы? Кай рядом со мной каждый день - я даже могу прикасаться к нему. Правда, всегда оглядываясь на черту, за которой начинается недопустимый сексуальный подтекст. А что есть у неё? Его больной ребёнок. Ребёнок, который уничтожил её карьеру, а ведь она была уникальна в том, что делала, и об этом знали все. Ребёнок, который объективно превратил красивую и насыщенную жизнь в бесконечный список тревог и обязанностей. Для человека настолько амбициозного, как Кай, перфекциониста до кончиков волос, это был удар под дых, но для неё он стал КОНЦОМ. Концом её целей, мечтаний, устремлений, планов.

И я впервые задумываюсь о неоднозначности.

Во всём.

В человеческой жизни, оказывается, действуют те же законы, что и во Вселенной: масса может искривить время; однажды совершённая ошибка способна уберечь тебя от ещё большей ошибки; одна боль уберегает от другой боли, но в той точке, где решается твоя судьба, ты либо радуешься, либо страдаешь от сожалений, не подозревая, к чему в конечном итоге всё приведёт.

В тот момент, когда Кай озвучил просьбу сыграть его любовницу в отеле, я долго не могла справиться с шоком и поверить, что она стала для него частью массы – безразличным волдырём, от которого он избавится так же легко и тонко, как избавляется от всех проблем. Я говорила себе, что Кай чудовище, бесчувственная машина и однажды может точно так же переступить и через меня… но в ту секунду моя душа ликовала – опостылевшей Аутистки наконец-то не станет! Она покончит с собой, это точно.