Игрушка для хищника

Да. Если честно, — я сам себе не верю.

Вот смотрю вокруг, — и не верю. Благо, боль в плече говорит о том, то я — реально жив и не в каком-нибудь наркотическом сне все это вижу.

Вытащить Свету оттуда — казалось почти нереальным.

Уйти самому — не было реальным ни разу.

Ну, а то, что она сейчас здесь, со мной, — это вообще запредельно.

— Как?

— Альбинос так много внимания уделил твоей персоне, что наш человек из его охраны смог напичкать взрывчаткой его подвал совершенно спокойно, — никто и не заметил. Все они не отрывались от тебя, как будто ты способен всех их уложить.

— Предупредить не мог?

— Знаешь, по дороге, в последний момент решил. Когда за Светой твоей ехал. Подумал — лучшей возможности уже может и не быть. Все его люди сосредоточились на тебе и на подъездах к дому. И своих тем более не проверяли.

— Охренеть, Морок. У меня просто слов нет.

— А у меня вот есть, — Морок наливает себе новый стакан и прищуривается так, что в его глазах начинают плясать, как черти, искры. — Можешь передать Свете, что она теперь не вынуждена прозябать в нищете и голоде с бедным мужем.

— Да? — я вскидываю бровь. — Кажется, до нищеты я ее еще не довел.

— Судебные решения, — Морок бросает на стол пухлую пачку бумаг. — И документы собственности.

— Как? — бля, он их то — подделал? Нет, я все понимаю, — но столько за три дня успеть!

— Задним числом, конечно. А то кто ж с трупом судиться будет? Так бы пришлось наследников ждать, чтобы имущество твое вернуть. Признал суд твои подписи недействительными, в общем, — все вернули. Ну… Кроме ресторанчика того маленького, в центре. Сам понимаешь. Судье он очень приглянулся.

— Что, и экспертизу даже провел?

— А то! — Морок с ухмылкой вытаскивает еще одну пухлую пачку из внутреннего кармана пиджака. — Целых три, между прочим. Чтоб потом никто не домахался.

— Я… Даже не знаю, что сказать…

Вообще-то, бля, не в этом дело. Так-то я и сам бы со всем, что Альбиносу отдал, разобрался бы. Но… Это очень странное чувство, — когда кто-то что-то для тебя сделал. Просто так. Даже без просьбы. И тем более, когда не должен. И когда можешь положиться на кого-то, как на самого себя, — именно так я и чувствовал, когда доверял ему жизнь Светы. Странное чувство. Незнакомое. От которого щемит в груди.

— Ничего не говори, Арт. Ты выздоравливай. Чтобы как новенький был, когда мы торжественно отель будем открывать.

— Спасибо. Ты, Андрей, — реально, — брат, которого у меня никогда не было. И слово даю, — я сделаю для тебя все, что смогу. Всегда. Заночуешь у нас? Мерзко там, на дворе.

Домашним становлюсь, да. У камина хочется сидеть, а в ноябрьскую слякоть и носа не высовывать. Так скоро еще и на правильной скорости ездить начну.

— Свету за меня целуй. Скажи, чтоб не хлопотала. Не останусь, и ужин она зря колдует.

— Уже едешь?

— Пора. Еще пара дел есть неотложных. И… Нажрись своим счастьем, Тигр, пока есть возможность. Под завязку нажрись. Кто его знает, как оно потом будет.

— Андрей? — Светик, уже затянув почти наглухо свой самый длинный халат, вылетает, как только за Мороком закрывается дверь.

— Нет, ну, куда он? У меня же там кролик почти готов? Артур!

— Иди сюда, малыш. И выброси на хрен этот халат.

Сгорит у нас кролик. Вот — чует моя чуйка.

— Артур… — халат приходится снять самому, но она уже извивается всем телом, усаженная на мои колени, а я уже сжимаю ее соски, задыхаясь от того, как они твердеют и темнеют под моими пальцами. — Тебе нельзя… — тебе покой нужен…

— Покой меня убьет, малыш. Особенно, когда ты рядом, — прикусываю сосок, уже начиная рычать от ее трепетного, дернувшегося тела под моими руками.

Еще пытается что-то лепетать, но только откидывает голову и всхлипывает, когда я опускаю руку, раздвигая пальцами ее нежные, тут же задрожавшие от легкого прикосновения складочки, придавливая клитор, пульсирующий под моей рукой так жарко. Так жарко, что меня самого опаляет, — как в первый раз. Обжигает безумным желанием снова и снова входить в нее, брать, делать своей и слышать ее крики. Обжигает сумасшедшим, до озверения, неверием в это счастье. И все новыми волнами жадности до него, — ненасытной, ураганной жадности.

— Отпустить? — протискиваюсь двумя пальцами вовнутрь нее, ловя губами новый, уже громкий стон, от которого мурашки пробегают по венам. — Хочешь покоя? Отдохнуть? — начинаю вдалбливаться быстее, с силой, — она только дрожит всем телом, прикусив губу, а я уже готов разорваться.

— Отпустить? — легко забрасываю ее себе на плечи, зубами разрывая тонкие белые трусики. — М?

Прикусываю клитор, тут же начиная дуть и втягиваю его в себя, сходя с ума от новой лавины дрожи в ее теле, от вкуса этого ее одуренного, от того… От того, что могу ее брать, — снова и снова.

— Не отпускай, — шепчет, перемежая всхлипы со стонами, впиваясь ногтями мне в спину. — Никогда не отпускай, Артур… Никогда…

— Какая же ты сладкая, — рычу прямо в нее, входя уже языком так глубоко, как только могу. — Одуренно сладкая. Моя…

— Возьми меня, — страсть и мольба в голосе, — и меня окончательно, бесповоротно накрывает. — Уже. Хочу, чтобы ты был во мне.