Игрушка для хищника

Ничего, — только пелена перед глазами, и ярость — дикая, нечеловеческая, будто сам в зверя, все и всех крушить вокруг себя готового превратился, — орать от злобы и ломать, давить все подряд.

Плечом толкнул дверь в спальню, схватил за волосы, дернул на себя.

Ярость и злоба в чистом, оголенном, неприкрытом ничем виде, — ненависть, по венам растекающаяся, заставляющая их кипеть и превращаться в жуткий, всепоглощающий, все на своем пути уничтожающий огонь.

— Хотела знать, что с тобой будет? — рявкаю, хватая за волосы.

— Покажу сейчас, — дергаю за руку и волочу за собой по полу, не давая возможности подняться, животом, коленями по дереву.

— Смотри, сука, — швыряю на пол, пристегивая наручниками за руку и за ногу.

Ее дергает, когда я включаю запись. Особенно, когда она видит, как рот ее подруги разрывают сразу три члена, пока еще два под дикий вопль девчонки вторгаются в ее тело. Закатывает глаза и прислоняется головой к ножке стола.

— Ээй, не спать, — бью по щекам, заставляя очнуться и, дернув за волосы, фиксирую голову так, чтобы на экран смотрела. — Ты посмотришь это, блядь, реалити-шоу до конца! А потом и сама проживешь точно такое же!

— Галя… Боже… Это же Галя, — бормочет она. — Вы… Вы нас похитили для… Этого? Вы со всеми это сделали, да? — ее голос срывается на истерику.

— Мы? — я расхохотался, — она что, — серьезно вот сейчас? Думает, я на такую дешевую актерскую игру куплюсь? — Нет, Света. Это вы именно за этим сюда их привезли. Ты со своим папочкой и кто там еще с вами вместе.

Она вздрагивает, когда действие на экране получает новый виток ужаса и снова закрывает глаза.

— Нет, блядь, ты досмотришь! — дергаю за скулы, разворачивая лицо к экрану. — Мне что тебе, веки пальцами держать? Будешь смотреть и впитывать каждый жест, каждое движение! Чтобы это все вместе с ее воплями тебе по ночам снилось и днем перед глазами стояло, всю твою хреновую и недолгую дальнейшую жизнь! Или, может, ты не понимала, КАК все это с ними будет, когда сюда везла? Ну, — так вот понимай! Смотри, бля, — и понимай, как это!

— Вы… Вы со всеми нами вот так, да? — снова, блядь, бледнеет, хотя уже, кажется, дальше некуда. И пытается глаза отвести, но я сжимаю скулы сильнее.

— Я смотрю, ты меня вообще слышать не хочешь, — еще сдерживаюсь, чтобы не ударить кулаком по лицу сучке и не разворотить на хрен ее кукольный вид. — ЭТО. ТВОЯ РАБОТА. Твоя и твоего отца. Вот ЗА ЭТО ты здесь. А остальных мы просто вытащили.

Но она, похоже, совсем не соображает, что я говорю. Глаза стеклянные и сжалась вся, — как будто от этих воплей можно спрятаться вот так вот просто.

— Будешь смотреть. Я на повтор поставлю. До посинения, — шиплю, приковывая вторую ногу и руку к балке. — Изучай материал, Света — невинная девочка. Мы все с тобой посмотрим, когда я вернусь. Плюс еще фантазии добавим.

И, матерясь сквозь зубы, накатив по дороге пару глотков прямо из бутылки, иду прочь из кабинета и из дома. У меня уже слетели тормоза, — и, блядь, эта девка — далеко не тот, в кого меня сейчас внесет с самого размаху, на всей скорости. И по хер уже на все. И на Маниза с его территорией.

конечно я не думаю, что девчонка, находясь у меня, каким-то чудом умудрилась добраться до телефона и сделать этот звонок, выманив ту дурочку прямо в лапы тем, кто купил и, скорее всего, уже оплатил Альбиносу этих гимнасток. Естественно, это невозможно, — в том доме охрана, конечно, дала ляп, но в моем доме и вот так, открыто и нагло — это уже невозможно. Или означало бы, что у меня работает его человек, — но тогда и девчонки бы уже в подвале к тому времени не было, — смысл оставлять ее мне, тем более, что она важна для Альбиноса? Нет, — да и голос в телефоне был неразборчивым, приглушенным, со сбитым дыханием, а та, которой звонили, — на стрессе, тут уж не до того, чтобы особо вслушиваться, ну, а номера узнать — вообще не вопрос.

Но то, что звонили именно от ее имени, — прямо указывает на то, что девчонка в деле.

Но при всем этом, как бы не застилала меня пелена ярости, как бы судорожно не сжимала и не выворачивала меня сейчас, — а все равно сквозь нее вижу отчаянные, полные шока глаза девчонки, и вот теперь, наверное, впервые за все время, пока она у меня, понимаю, — не сходится.

Нет, конечно, — она боится за свою жизнь, за то, что с ней теперь будет, — отсюда и ужас и шок и все остальное, — все это не сыграешь, не подделаешь, все это слишком настоящее, а эмоции я привык чуять, считывать, глотать, даже когда от них еле заметный проблеск. Как зверь чует запах, так и я — каждый, едва заметный поворот внутри собеседника. Не ошибаюсь, даже когда слова и выражение лица говорят другое. Только глаза и мимолетные, еле заметные обычно жесты и движения.

Она реально было в шоке именно от того, что происходило по ту сторону экрана. В ужасе, — неподдельном, настоящем, до костей пробирающем.

Понятно, что участвовала, — тут, бля, вообще без вариантов. Но, кажется, даже не представляла, что именно происходит с этим их эксклюзивным товаром. А ведь живыми оттуда не возвращаются…