Играем в «Спринт»

— Любопытно, куда попадет ее душа: в рай или в ад? — разглагольствовал он. — Как вы считаете, Федор Константинович? Я лично думаю, ее душа останется на нейтральной полосе; знаете, как в песне: «А на нейтральной полосе цветы необычайной красоты». Грехов за ней особых не водилось, следовательно, в ад не пустят, но подвигов за старушенцией тоже не числилось. За что же в рай? Получается, ни в рай, ни в ад. Куда же приткнуться, что остается? Дырка от бублика? Бермудский треугольник? — Глядя на шахматную доску, он пробубнил под нос отрывок из военного марша, потом передвинул фигуру и потянулся, отводя руки назад. — Ох и холодно ей сейчас на кладбище…

— Прекрати, Игорь, — не оборачиваясь, сказала возившаяся у плиты Тамара. — Ты же к ней неплохо относился.

— Я? — Он длинно, широко открыв рот, зевнул. — А что я? Я ничего. Я, как все, отдаю должное, чту, так сказать, память.

— Однако поглупел ты, зятек, — сказал Федор Константинович. Он выиграл фигуру, но слова его относились не к игре. Игорь уловил это и почувствовал себя задетым.

— Между прочим, все там будем, — раздраженно сказал он. — И умные и глупые.

— Вот ты бы о себе и говорил, а она свое отжила.

— А, ладно, — отмахнулся зять. — Далась вам эта старуха!

— Она ненамного старше твоей матери. — Тихойванов почувствовал закипающую внутри злость. — И имя у этой старухи тоже имеется!

Игорь ответить не успел.

— Слушайте, какая муха вас укусила? Мы что, поминки справляем? — вмешалась Тамара. Она была похожа на пожарника, почуявшего запах дыма. — А ну-ка, убирайте свои шахматы, я на стол накрывать буду. Несите тарелки.

Не успев начаться, скандал затух, но атмосфера сделалась взрывоопасной — это стало ясно всем, за исключением, может быть, Тамары. Она наполнила свою рюмку и рюмку мужа, выпила, далеко запрокинув голову, и, не обращая внимания на их хмурые, насупленные лица, взялась за вилку.

Ели молча. Зять — уткнувшись в тарелку. Федор Константинович — упершись взглядом в скатерть.

— Да, Игорь, я тебе говорила? Пока ты ездил на кладбище, домоуправление опечатало ее комнату, — сказала Тамара, вопреки логике надеясь таким образом разрядить обстановку. — Предупредили, чтоб ничего не трогали и никого не впускали.

— Знаю, — хмуро бросил Игорь.

Помолчали.

— Лампа в коридоре перегорела, — посетовала Тамара, переводя тревожный взгляд с мужа на отца. — Надо бы новую вкрутить, а, Игорь?

Игорь не ответил.

В окно ударил комок снега, и он вздрогнул.

— Может, телевизор включить? — спросила Тамара.

— Включи, но без звука. — Он повернулся к тестю и сказал, пережевывая кусок мяса: — Вот так и живем, Федор Константинович, хлеб жуем.

Вызова в его словах не было, но и сказаны они были вряд ли случайно.

— Вижу. — Тихойванов уже раскаивался в том, что так глупо сорвался за шахматами.

— Не нравится? — Зять не ждал ответа. Он искал повод высказаться и громче, чем, наверное, самому хотелось, добавил: — Мне, представьте, тоже!

Тамара насторожилась.

— Ты чего, Игорь?

— Да так. Хочу внести ясность в один вопрос. Знаешь, пьеса есть такая, «Без вины виноватые» называется». Островский написал. Не тот, что про сталь, а другой… Ты пей, пей… Так вот там, говорят, было виновато общество. — Он открыто, с вызовом посмотрел на тестя. — Ну а в нашем случае?

Федор Константинович сжал кулаки. Он понял, куда гнет Игорь, и это отозвалось в нем давней, никогда не утихавшей обидой. Зять действовал безошибочно, бил в самое больное место.

Недобро улыбаясь, он постучал вилкой о край тарелки и, будто обращаясь к многочисленной публике, воскликнул:

— Минуточку внимания, господа! У меня есть несколько слов… В эту славную годовщину мне хочется поговорить о супружестве. О супружестве вообще и о нас с Тамарой в частности. Вы, дорогой Федор Константинович, стояли, так сказать, у истоков наших отношений, вы в свое время настояли на нашем браке, и вам я задаю волнующий меня вопрос: вы довольны? Заметьте, я не обвиняю, не упрекаю, я тактично и вежливо спрашиваю: вы довольны?

Сколько раз Тиховайнов казнил себя за тот, восьмилетней давности, визит к Красильниковым, но никогда еще ему не было так горько и обидно за себя, за дочь, за ее отравленную семейными неурядицами жизнь.

— Вы человек положительный, — продолжал Игорь, — заслуженный, медалист, так сказать, и почетный пенсионер, но, простите, мне иногда кажется, что вы так и прожили всю жизнь, не сходя со своего любимого локомотива, просидели все годы в тендере, или как он там у вас называется…

Тамара истерично хохотнула и тут же прикрыла рот ладонью.

— Ну, хорошо, каждый сам находит место, где ему лучше — это понятно. Но зачем вы подцепили к своему составу меня? Катили бы своей дорогой на своем электровозе, а я бы свою и пешком прошел…

— Хватит, я ухожу. — Тиховайнов хотел подняться.