Игра в молчанку

– Мы любим тебя такой, какая ты есть. Просто мы хотим, чтобы ты поправилась… чтобы у тебя снова все было хорошо. Что тут плохого, Элинор?.. Что мы делаем не так? Скажи, и мы постараемся все исправить. Ради тебя мы готовы на все! – последние слова я почти прошептал. Я боялся за нее, очень боялся. Одно дело подозревать, что у твоей дочери есть проблема, и совсем другое – получить подтверждение своим страхам.

– Ничего, – выдохнула Элинор после очень долгой паузы, показавшейся мне вечностью, и на несколько мгновений встретилась со мной взглядом. – Вы все делаете правильно. Дело не в вас, а во мне…

Спросить, что с ней не так, я не успел. Прежде чем я опомнился, она поднялась и скользнула мимо меня к двери. На долю секунды Элинор, впрочем, замешкалась; она была совсем рядом, и мне захотелось коснуться кожи на ее виске́, где волосы оставались по-младенчески тонкими и мягкими. Подняться и поцеловать ее я не посмел из страха, что она бросится прочь.

– Спокойной ночи, папа.

На следующий день ее уже не было. Ты даже не успела вручить ей наш подарок ко дню рождения.

Вся наша последующая жизнь была своего рода компромиссом – половинчатым решением проблемы, которую следовало лечить самым радикальным способом. Впрочем, это касалось в основном меня. Это я снабжал ее деньгами и давал Элли приют, когда она находилась в процессе переезда с квартиры на квартиру, когда принимала дозу или когда страдала от ломки. До сих пор не знаю, сколько тебе известно о наших с Элинор контактах, поскольку большинство из них я старался осуществить, когда ты принимала ванну или отправлялась в поход по магазинам.

Справедливости ради следует сказать, что Элинор никогда не просила денег напрямую. Но даже несмотря на то, что она не облекала свою просьбу в слова, я всегда чувствовал, что́ ей нужно. «У меня сломался телефон». «Скоро платить за квартиру, а у меня как раз сейчас в карманах пусто», – говорила она, и я совал ей десятку или двадцатку. Сомневаться в ее словах и тем более проверять их у меня не было ни сил, ни желания. Вместо этого я старался задавать вопросы, которые казались мне намного более важными. «Как ты себя чувствуешь, Элли?» «Не хочешь ни о чем рассказать?» В ответ на последний вопрос она неизменно качала головой и молчала – совсем как ребенок, которого среди ночи подняли с кровати. Она… она таяла на глазах, Мегс! Исчезала как дым, как туман. Когда-то горевший в ее глазах огонек погас, и надвигающийся мрак почти поглотил ее. Расспрашивать Элинор о том, что она делает, что думает, какие у нее планы, было, скорее всего, бесполезно, и мне хотелось только одного – удостовериться, что она все еще способна хоть что-нибудь чувствовать.

Напуганный и приведенный в состояние полного паралича воли одной мыслью о том, что нашу дочь могут выбросить на улицу и что у нее нет денег даже на еду, я раз за разом вкладывал в ее холодную ладонь хрустящие банкноты. Мне не было нужды предупреждать Элинор, чтобы она ничего не говорила тебе: словно по мановению волшебной палочки деньги исчезали в ее карманах, и я слышал небрежное «Спасибо, па!», да и то не всегда. Ты, наверное, хочешь узнать, когда я испугался сильнее всего?.. Наверное, когда Элинор сказала, что истратила все деньги на билет. А ведь доехать от Манчестера до Оксфорда всегда стоило гроши!

Вот что я видел, чему стал свидетелем, Мегс… Думаешь, я проявил беспечность, ничего не сказав тебе? Может быть, но с другой стороны… Как можно отказать, когда твой единственный ребенок приходит к тебе за помощью? Я почти уверен, что на моем месте ты поступила бы точно так же. Тот же самый инстинкт, который побуждал нас кормить Элинор каждый раз, когда в младенчестве она хотела есть, теперь питал ее зависимость. Ради тебя, ради себя, ради сохранности моего банковского счета наконец, я убеждал себя, что это временно, что это пройдет. Все годится, когда пытаешься примириться с последствиями однажды принятого ошибочного решения. На что только не пойдешь, когда нужно сохранить самое дорогое, что у тебя есть – твою собственную плоть и кровь, пусть даже она обрела форму другого человека. Да ты и сама знаешь!..

Частенько мне казалось, будто все это происходит не со мной, а с кем-то другим. Это не могло случиться с нами, с нашей семьей, думал я. У нас был собственный уютный дом, была машина, мы оба работали, но главное – у нас с избытком хватало любви, которую мы готовы были дарить и ей. Что же случилось? Почему все пошло наперекосяк? В отчаянии я во всем винил себя: это я не так ее воспитал, не так учил, не сумел показать правильную дорогу в жизни. Теперь же все мои попытки что-то исправить оказались бесполезны. Реабилитационные центры, больницы, консультации специалистов – ничего из этого ей было не нужно, ни на что она не соглашалась.