Вот только мы оба знали – знали все два года, прошедших с того памятного нам обоим вечера, – что ничем нормальным здесь и не пахло. Два года Элинор держалась очень замкнуто, а когда нам удавалось вывести ее из этого состояния, вела себя как человек на грани срыва. Какого срыва? Какова его причина?.. Мы этого так и не узнали. В те дни я нередко ностальгировал о прошлом, представляя себе некий гибридный вариант Элинор: круглое младенческое личико на угловатом, неловком подростковом теле, и за каждым движением, за каждым взглядом – живой, пытливый ум, который питается неуемным природным любопытством, превращающимся в нечто большее, в могучую, не знающую преград силу… Но окончательного превращения так и не произошло, и теперь былое жизнелюбие и силы покидали Элинор – покидали буквально у нас на глазах, и мы ничего не могли с этим поделать.
Да, Мегс, каждое утро, едва проснувшись, я, как и ты, первым делом проверял свой телефон, но ни звонков, ни сообщений от нее не было. Не было. Я говорил тебе, мол, не надо постоянно слать ей эсэмэски, чтобы не беспокоить, не отвлекать от занятий, но истинная причина крылась в другом. Я боялся того,
И мы продолжали бездействовать.
Ну а если быть честным до конца, Мегс, то… Иногда мне кажется, что на самом деле мы оба старались любыми способами укрыться от беспощадной правды, отдалить тот момент, когда мы оба с неизбежностью пришли бы к выводу, который теперь кажется очевидным: ты была абсолютно права, когда сказала, что мы теряем нашу дочь.
Незаметно подошел декабрь с неизбежной круговертью поздравительных открыток, дружеских вечеринок, праздничных хлопот, подарков. Среди всего прочего был и звонок от Эди, которая интересовалась, приедем ли мы трое к ней в гости, как в прошлом году. Не успела ты дать отбой, как я понял: кончено. Нам больше не удастся прятать головы в песок.
– Мне нужно узнать, приедет ли Элинор домой на Рождество, – сказала ты, все еще вертя в руках телефон-трубку.
– Конечно приедет. Обязательно приедет. Куда же она денется? – проговорил я преувеличенно-бодрым тоном, тщетно стараясь преодолеть крепнущие в моей душе сомнения.
Ты покачала головой.
– Фрэнк, ты должен к ней съездить.
– Я? Почему – я? Поедем вместе…
– Она не хочет меня видеть, Фрэнк. А ты… у тебя получится. Ты лучше меня знаешь, как с ней обращаться.
Твои слова заставили меня засомневаться еще больше. В последние два года я не мог воспринимать свои отцовские обязанности иначе как некое подобие игры в рулетку, когда с каждым поворотом колеса все больше теряешь контроль над конечным результатом. А теперь еще и это… Я ставил свои фишки поочередно то на доброжелательность, то на участие, то на запугивание, но ни одна из них так и не принесла мне желаемого выигрыша.
Я снова посмотрел на тебя. Для меня ты всегда была авторитетом, гранд-мастером, способным решить любую проблему, но сейчас тебя трясло так сильно, что ты едва удерживала телефон в руках. И все же даже теперь я не мог, не хотел верить, что ты, как и я, зашла в тупик и не знаешь, что делать. Тем не менее, именно ты, Мегс, – ты, а не я, – первой решила покончить с неизвестностью.
– Каникулы вот-вот начнутся, – сделал я последнюю попытку. – Меня она тоже не захочет видеть… – Получилось фальшиво, неискренне, но на большее меня не хватило.
– Пожалуйста, Фрэнк!.. – Ты бросила на меня взгляд, в котором читалось столь глубокое отчаяние, что мне стало ясно – никакого выбора у меня просто нет.
– Хорошо. – Я обнял тебя за талию. – Завтра. Я поеду завтра.
– Утром?..
– Утром.