Игра в молчанку

На следующий день Элинор появилась из своей комнаты только под вечер. Правда, где-то после обеда я поднимался к ней со стаканом жидкого чая и подносом с кусочками жареного тоста, но она на мое появление не отреагировала и продолжала лежать неподвижно, отвернувшись к стене и подтянув колени к груди. У меня язык чесался спросить, как она себя чувствует, но еще больше мне хотелось узнать, что, черт побери, произошло вчера вечером. Помнит ли она хоть что-нибудь? Помнит ли она наш короткий разговор в прихожей?

Видя, что Элинор не двигается, я осторожно опустился на край кровати, стараясь чтобы матрас прогнулся подо мной не слишком сильно. Как и вчера, волосы падали Элинор на лицо, но одна красно-золотистая прядь лежала сзади на одеяле, в которое она закуталась, и я несколько раз провел кончиками пальцев по ее затылку, как делал, наверное, уже миллион раз. Когда Элинор была младенцем, этот жест помогал убаюкать ее, в детстве – утешить, но сейчас, едва почувствовав мое прикосновение, она резко отдернула голову.

В конце концов я отправился к себе в кабинет, но сосредоточиться ни на чем не мог. Что с ней, думал я снова и снова. Заболела? С кем-то поссорилась? Может, ей стыдно, что я видел ее в таком состоянии? Мысленно я перебирал десятки различных причин, но ни одна из них не могла бы вызвать столь глубокую и сильную реакцию. Ты как раз куда-то ушла, кажется – повидаться с Эди, и я остался один на один со своим недоумением и растерянностью.

И я отправился к себе в кабинет. Пока я посылал на верную гибель отряды пешек, а компьютер ставил мне мат за матом, мой мозг продолжал лихорадочно работать. Я уже почти решил еще раз попробовать поговорить с Элинор и пытался составить подходящую вступительную фразу, на которую она не смогла бы не отреагировать, но которая не заставила бы ее уйти в свое молчание еще глубже. Каждый раз, когда мне чудился скрип половиц наверху, мое сердце начинало биться быстрее. В конце концов Элинор действительно спустилась вниз, послышался шум спускаемой воды в туалете, потом наверху снова стукнула дверь спальни, и я ощутил острейшее déjà vu, которое в одно мгновение перенесло меня в прошлое – к самому началу наших с тобой отношений, когда я ощутил себя никудышным мужем. Сейчас мне показалось, что я потерпел полное фиаско и как отец.

Элинор снова вышла из своей спальни, когда ты уже легла спать. Я был в кухне, делал себе бутерброды с сыром и маринованными огурцами (ночной перекус), когда она словно привидение возникла на пороге. Свет из открытой дверцы холодильника обрисовал ее призрачную фигуру, и я обернулся, почти сразу сообразив, что это может быть единственная возможность поговорить с ней без помех.

– Как ты, Элинор?..

Сначала мне показалось – она не расслышала. Медленно шагнув к раковине, Элинор открыла кран, наполнила до краев стеклянный кувшинчик, который держала в руке, и тут же сделала несколько жадных глотков, отпивая лишнее.

– Элли?.. – Подойти к ней я не решился. – Как ты себя чувствуешь?

Лунный свет из окна блестел на стальной раковине, треугольником ложился на плитку пола, но Элинор оставалась в тени.

– Элли?!..

– Перестань.

– Перестать что?

– Перестань, прошу тебя.

Только после того, как она вышла из кухни, я понял, что Элинор даже не посмотрела в мою сторону.

Этот наш короткий разговор – даже не разговор, а просто обмен репликами, – снился мне до самого утра, повторяясь снова и снова словно звук с закольцованной магнитофонной ленты. И каждый раз я, вздрогнув, просыпался и ошалело таращился на светящийся циферблат будильника, удивляясь, как мало прошло времени и как далеко еще до рассвета. Стоило мне снова задремать, как мой взбудораженный ум тотчас возвращался к ее последней фразе. Дрогнул ли ее голос на самом деле? Звучала ли в нем нотка сожаления? Раскаяния?.. Я бы предпочел гнев, но… Что бы это ни было, никакого оптимизма я не испытывал. Оставалось только надеяться, что ты сумеешь добиться большего.

Утром я коротко рассказал тебе, что случилось. Никаких подробностей, никаких моих домыслов – одни голые факты. Дрожащие руки. Невнятная речь. Выражение шока на лице – шока, который, как я боялся, мог оказаться не просто потрясением, а чем-то бо́льшим. Мои догадки очень скоро подтвердились. На той же неделе, всего два или три дня спустя, я что-то искал в чулане под лестницей, когда сверху, из спальни Элинор, до меня донеслось слово «терапевт» (психотерапевт?), а затем обрывок фразы: «мы – члены одной семьи, вместе мы смогли бы…»

Кровь бросилась мне в лицо. Ты же знаешь, Мегс, я никогда не отличался умением говорить. Необходимость произносить длинные речи, убеждать, доказывать была для меня хуже горькой редьки, но ради Элинор я бы сделал все. Не было на свете таких жертв, которые мы не могли бы принести, лишь бы у нашей дочери все наладилось.