Игра судьбы

— То-то «завсегда»! Старания, чтобы барину заслужить, никакого нет. Почему оброка до сих пор не заплатил?

— Первый год случилось так, ваше сиятельство. Вот как перед Истинным, всегда со всяческим усердием. А на сей раз болезнь приключилась, так из-за нее из-за самой.

— Знаем. У вас все — либо болезнь, либо то, либо другое. Рады зажилить барскую копейку. Никита! Оброка сколько на него положено?

— Десять рублей.

— Десять? По этакому-то житью? Фью-фью! Нет, Маркиашка, ты этак скоро больно разбогатеешь. Никитка, напиши на него оброка пятнадцать рублей.

— Слушаю.

— Помилуйте, ваше сиятельство, да откуда мне их взять? — взмолился Прохоров. — И то скребу по грошикам.

— Ничего, наскребешь; порастряси мошну-то. Да помни, — добавил князь встав, — прямо тебе скажу: ежели через неделю не заплатишь, придется тебе в части розочек отведать. А ежели и потом плохо платить станешь, то с оброка сниму и в деревню отправлю. Так запомни: сроку тебе даю довольно — ровно неделю, — грозно закончил князь и направился было к двери.

В это время из дверей смежной каморки выставилась прелестная головка Маши, желавшей одним глазком посмотреть на своего барина, которого она до сих пор не видала.

Семен Семенович заметил ее.

— Это кто такая? — быстро спросил он.

— Дочка моя, ваше сиятельство, дочка. Машкой звать,

— Дочка? Так… — Дудышкин шагнул в комнату и сказал: — Поди-ка сюда, девица, дай на тебя взглянуть.

Маша робко подошла.

— Кланяйся, кланяйся барину, дура! — зашипела выплывшая за нею Анна Ермиловна, но на девушку словно столбняк нашел.

— Те-те-те! Да какая же ты милашечка! — промолвил князь, взяв Машу за подбородок. — Этакая цаца! — Его глаза плотоядно замаслились, и в мозгу мелькнуло сравнение с невестой: обе хороши, и каждая в своем роде, одна другой не помешает. — Никита! — продолжал он, обращаясь к управляющему. — Да что же ты, дурак, не сказал мне, что у Прохорова такая дочь красотка? Молодец, Маркиашка! Этакую паву вырастил! За то не стану набавлять оброк: плати прежний, Бог с тобой. И ты, старуха, не промах. И как это вы сумели такую уродить?

Маркиан кланялся и натянуто улыбался. В это время из-за двери выглянул Илья. Он был мрачен, и глаза его горели.

— Нет, бутончик, тебе совершенно не место здесь, — продолжал Дудышкин, обращаясь к Маше. — Что здесь? Пыль, грязь, духота. Тебе надо в пресветлых палатах жить, вот где, И разве тебе такую одежду носить пристало? — Он дотронулся до рукава ее холстинного сарафана. — Надобны шелки да бархаты. Экая пупочка! Нет, тебя надо устроить, надо устроить.

Маше было неприятно прикосновение к лицу его потных пальцев, отталкивало выражение его масляных глаз.

«Чего ему от меня? — думала она с неудовольствием. — Ну и барин! Какой он некрасивый!.. Прямо даже, можно сказать, противный».

В этот момент князь взглянул на Илью Сидорова и спросил:

— Это кто? Не сын ли? Так не в сестру вышел.

— Работник, подмастерье, — пояснил Прохоров.

— Я человек вольный, и до господ мне дела нет. Сам я себе господин, — проворчал Сидоров и скрылся за дверью.

— Однако он у тебя грубиян! Зазнаваться нынче стали подлые люди. Хорошая у тебя дочка, Маркиан! Устроим, устроим. Как можно ей тут зря пропадать? Прощай, красоточка! Припасай десять рублей оброку, старик… Дочку-то звать Машенькой?

— Машкой, ваше сиятельство.

— Цветочек она у тебя. Храни ее от парней; знаешь, народ озорной, вот вроде того грубияна. Ну я пошел. — И князь со своей свитой удалился, провожаемый низкими поклонами Прохорова и его жены и презрительным взглядом Маши.

После себя Дудышкин оставил впечатление какого-то сумбура и чего-то очень неприятного, тяжелого.

— Слава Богу, что хоть прежний оброк оставил. Экий Ирод, прости Господи! — сказал Маркиан после его ухода, а затем посмотрел на Машу, тяжело вздохнул, и по его лицу пробежала тень.

Остаток дня мастер ходил сумрачный; Анна Ермиловна тоже часто хмурилась и словно жалостливо поглядывала на дочь, а Илья, ворча, честил князя как только мог.

— Не пришла бы к нам еще беда, сдается мне, — ложась вечером спать, сказал жене Маркиан.

— Ой, чуется что-то и мне, Маркиашка, чуется, — ответила она. — Так глазищи на нее и выпялил, окаянный.

— Отведи Бог напасть! — воскликнул Прохоров и улегся, но, против обыкновения, не захрапел, а долго еще вздыхал и ворочался на постели.

Несколько следующих дней не принесли ничего нового, если не считать посещения Прохорова знакомым мещанином, горько жаловавшимся на судьбу.

— Один у меня сын, вся на него надежда, — сетовал он. — А теперь объявлен рекрутский набор и ему хотят лоб забрить. Ищу который день охотника за него, не могу найти. Что ты хочешь! А время не ждет. Четыреста рублей дал бы кровных, если бы охотник нашелся. Поил бы, кормил бы, на прогул, сколько хочешь… Нет ли у тебя подходящего паренька?

— Где же? Кому воля не дорога? — ответил Маркиан, дуя в блюдце с чаем, а потом шутливо крикнул подмастерьям: — Ребята! Вот добрый человек ищет охотника в солдаты продаться… Четыреста рублей сулит. Кто хочет?

Те усмехнулись.

— И тысячи мало за свободушку.