Игра со спичками

— Это ты глупая! Ты не понимаешь, что там за жизнь. Плакат был такой! У африканской девочки спрашивают: «Какой ты хочешь быть, когда вырастешь?» А она отвечает: «Живой!». Потому что там не жизнь, а сплошной кошмар! Голод, эпидемии и межнациональные конфликты. А социализм — единственный способ покончить с этим кошмаром! Потому что только при социализме государство ставит цель, чтобы все были сыты, здоровы, обучены и воспитаны в представлениях о дружбе. Вы просто живёте всю жизнь при социализме и не понимаете, какой это рай земной! Всё хорошее воспринимается как должное! А ведь если бы у нас не было социализма, у нас было бы то же самое… — Намёка, заключённого в последней фразе, конечно, никто не понял…

— Чего… ты… от нас… хочешь?! — чётко отделяя каждое слово, спросила мать. Наверное, именно эта раздельная чёткость придала её голосу особый металл. Я попыталась ответить в том же духе:

— Хочу…. чтобы вы… ценили…. что… такое… социализм! Ведь вы не хотите, чтобы у нас был капитализм, правда? — окончила я почти почти виновато.

В ответ раздался оглушительный взрыв хохота. Я почувствовала, как сгораю от стыда. Впрочем, в этом смехе был и положительный момент. По крайней мере, это позволило разрядить обстановку. Дальнейший разговор неизбежно переходил в шутливую плоскость, но я от этого даже несколько выиграла. Всё-таки шута слушают охотнее, чем зануду. Над ним смеются, но его слова запоминают. А значит, есть шанс, что потом что-то дойдёт…

Отсмеявшись, О. сказал:

— Господи, да я эту песню чисто для прикола сочинил! А Вы тут какой-то глубокий смысл ищете! Неужели Вы и в самом деле думаете, что от этой песенки социализм может рухнуть!

— Но ведь Вы радио «Свобода» слушаете?

— Ну и что из этого?

— Но ведь там проповедуют, что социализм надо разрушить, взорвать, а на его обломках построить капитализм…

И все опять засмеялись. До сих пор эта картина стоит у меня перед глазами. Я глядела на отца, который тихонько смеялся своим густым добрым-добрым смешком, таким привычным, таким родным, глядела на О., который заливался едва ли не громче всех. У меня даже возникло чувство, что я пошутила, но как-то неудачно и фатально. Или оно у меня возникло уже потом… Ведь не знала же я в тот момент, что через несколько часов О. опять будет мёртв, теперь уже — навсегда… Когда они отсмеялись, я вновь спросила у него:

— И всё-таки, что Вы думаете по поводу капитализма у нас?

— Вы же знаете, что это невозможно…

Я на минуту замолкла, не зная, что ответить. Не могла же я рассказать, про тот, другой мир. Про его собственные поминки. А потом про смерть моих родителей и про мою счастливую находку в часах.

Немного подумав, я ответила:

— Но ведь трижды это едва не произошло! Будапешт, Пражская весна, перестройка…

Опять всеобщий смех.

— Похоже, девушка работает в КГБ, — сказал W. обращаясь к О. Хотя он произнёс это, давясь от смеха, а значит, сам не верил своим словам.

— Конечно, и сейчас будет проводить с нами воспитательную работу на тему: «Сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст», — тоже со смехом ответил О.

— Ну при чём здесь КГБ? — немного обиженно спросила я.

— Ну, это старая история, — с готовностью начал объянять W. — Когда в Чехословакию ввели танки, а у нас «вышли на площадь», то Кима вызвали в КГБ и стали выяснять, не представляет ли он какой угрозы для Советской власти? — всё это было сказано с такой лукавой иронией, что по комнате опять прокатился лёгкий смешок. Даже я не удержалась и фыркнула: смех — штука заразительная.

— А потом, когда выяснилось, что Ким угрозы для Советской власти не представляет, его отпустили, но офицер КГБ предварительно ему сказал: «А Вы знаете, что если бы мы не ввели туда танки, то завтра там были бы немцы?»

— А Ким что? — спросила я.

— Ну, он, конечно, обиделся, что его за такого дурака принимают.

Опять смех.

Что я могла ответить? Не могла же я, в самом деле, сказать, что Ким и в самом деле дурак, если не понимает таких вещей. Завтра не завтра, но если бы Пражская весна развивалась дальше согласно планам западных спецслужб, это бы закончилось скорым крушением социализма и вступлением ЧССР в НАТО. Что и произошло, но только позднее. Они бы мне всё равно не поверили.

— А как Вы думаете, что бы было, если бы перестройка в самом деле победила? — спросила я как можно невиннее.

— Было бы всё то же самое, но ещё бы была свобода слова, — опять вмешалась в разговор моя мама.

— Да, цензуры, скорее всего, не было бы, — сказал О.

Я усмехнулась:

— А Вы думаете, что это возможно?

— А почему нет?

— В самом деле, почему какие-то важные дяди должны решать, что нам можно читать, а что нет? — сказал W. — Творчество писателей не может быть преступлением…

— «Солнце останавливали словом, словом разрушали города», — процитировала я Н. Гумилёва.

— Но ведь от наших разговоров ничего такого быть не может, — ответил W.

— От разговоров нет, но ведь книги действуют гораздо сильнее. Они формируют общественное мнение, а оно влияет на события.

— Только не в нашей стране! — усмехнулся W.