Игра на одевание

Когда Миль говорила, ее обычно обволакивающе мягкий голос становился ниже, глубже, женственнее и звучнее. От его тембра возникало двойственное ощущение. Она почти соблазняла голосом, напоминая гротескно сексуальную жену Кролика Роджера, чарующе поющую президенту Happy birthday to you Мэрилин. Одновременно ее слова получали сакральное значение, врезались в память, сгущали воздух, в котором были произнесены.

Гуров видел много обаятельных людей, в том числе среди преступников. Некоторым аферисткам вроде той же Риммы Стародубцевой было почти невозможно сопротивляться. Но сейчас он, пожалуй, впервые столкнулся с подлинной харизмой, которая, казалось, становилась еще сильнее от того, что ее обладательница своей силы не осознает.

На колокольне храма в университетском дворе зазвонил колокол. Под его величественное звучание на экране появилась гравюра Питера Брейгеля Старшего «Карнавальная сцена: два танцующих шута».

– Шут, – заговорила Миль, – обладал особым правом советовать монарху и – не всегда безнаказанно – высмеивать его решения. Однако на карнавале, когда привычные правила социального взаимодействия отменялись и все вставало с ног на голову, власть шута обретала законный характер.

Кадр сменился парижской хромолитографией 1857–1858 годов под названием «Колдунья, шут и нищий преследуют средневековых сержантов».

– Вот, скажем, характерное изображение, сделанное во Франции во второй половине девятнадцатого века. Ведунья, шут и калека противостоят официальной власти, действуют заодно. А теперь посмотрим на гравюру Питера Брейгеля Старшего «Два шута, забавляющиеся шутовскими жезлами». Здесь запечатлены символы власти шута – колпак и деревянный жезл-антискипетр под названием «марот». Обратите внимание на форму шутовского колпака. В позднем Средневековье его изображали трехверхим. Такая форма повторяет очертания королевской короны. Это как бы царский венец, вывернутый наизнанку. Языки по сторонам являются неотъемлемым атрибутом и символизируют поднятые уши осла.

На экране возникла гравюра с пляшущим пузатым шутом в колпаке с ушами и оборкой с бубенцом между ними.

– Центральный элемент головного убора с течением времени менялся. Рог превращался в голову птицы. Та – в гребень из оборки с бубенчиком или просто из бубенцов. Они символизировали голову петуха. Какие версии, в ряд каких символов такое трехвершие вписывает головной убор шута?

Гриша поднял руку:

– Три рога священных быков?

– Отлично! Как насчет чего-то более священного?

– Трехверхие короны королей? – предположил Костя.

– Берите выше!

– Крестовые нимбы святых? – присоединилась к мозговому штурму Лена.

– Верно! – Миль ободряюще улыбнулась ей. – Колпак означал, что не только надежные свидетели христианской веры и помазанники Божьи обладают пророческим даром и сверхъестественной мудростью. Он подчеркивал потустороннюю природу власти шута. Той же цели служил марот. Верхушка его рукояти вырезалась в форме смеющейся головы. А теперь – внимание на слайд с гравюрой «Шут» из книги средневековых исследований шутовской профессии Франсиса Доуса «Пояснения к Шекспиру», изданной в Лондоне в тысяча восемьсот седьмом году.

– Благородные дамы брали марот на балы в качестве тайного помощника. Его вращения и покачивания служили знаком согласия на свидание или отставки надоедливому поклоннику, – кокетливо заметила Вика.

Миль пролистала несколько картинок. На экране появился слайд с маротом, навершие которого имеет вид головы мальчика в бархатных шутовских колпаке и воротнике с бубенчиками.

С нескрываемым удовольствием Саша поправила Вику:

– У дамских аксессуаров голова была фарфоровая. Зачастую такой марот был еще и шарманкой, издающей музыку, когда жезл вращали по кругу. Это в любом случае поздняя вариация.

Миль кивнула и вывела на экран новый слайд – гравюру Питера ван дер Хейдена с праздником глупцов.

– Верно. Резная голова шутовского жезла – это прежде всего спутник и собеседник шута, его двойник.

– Такие скипетры же поздняя форма идолов-покровителей рода? – спросила Вика. – Вроде новгородского.

– Карманный домовой, – подхватил Гриша.

На экране появилась гравюра «Шут и Смерть». Внимательно глядя на нее, Миль ответила им:

– В некотором роде. Марот показывал связь шута с духами предков. Напоминал о высших силах, которые стоят за насмешником с жезлом с кукольной головой-рукоятью.

Она посмотрела на часы:

– На сегодня все. Отпускаю вас раньше, чтобы было время прийти в себя перед публичной лекцией. До свидания.

Миль подошла к своему столу, сложила в сумку книги и костюм Лира, взяла ключи от аудитории, отвечая каждому из студентов на благодарное «спасибо» и сказанное с надеждой «до вечера» или «до свидания».

«Как трогательно, – ядовито подумал Гуров. В школе милиции, которую он окончил, страшно сказать, как давно, никогда не царил такой дух интеллектуального снобизма и людям не было присуще такое желание уколоть друг друга, как в этой аудитории. – Вот пауки!»

Единственной, кто задержался у доски, была Вика.