Игра. Достоевский

Первые числа не вышли пять раз, видимо разоряя его. Столбики рассыпались один за другим, уплывая от него, маслянисто блестя, и костяная лопатка, точно рука, отгребала их к банкомёту.

В нём смутно вспыхнуло ощущение непоправимой, чудовищной катастрофы, и он всё порывался уйти и снова упрямо ставил на первые числа, переложив часть выигрыша на всякий случай в карман, застегнувшись, переступая, отгоняя растущее чувство тревоги, и упрямо ставил опять.

Этот шарик явно глумился над ним. Лорд хладнокровно ставил на красное, и красное выходило без перерыва несколько раз. Растрёпанный, красный француз ставил угодливо рядом, каждый раз урывая по крохам чужую удачу. Старички, взяв по две ставки подряд, исчезли вслед за своим постоянным партнёром. Рыжая борода угрюмо бросала деньги на чёрное. Над столом сновали бледные липкие руки.

А у него дрожало лицо, и всё заслонилось страхом и злостью, он давал себе слово уйти и снова ставил на первые числа.

И вот, вдруг бросив красное, шарик застыл на семёрке.

Он страшно вспотел, подбирая своё долгожданное золото, совершенно забылся от счастья, торжествуя одержанную победу над хитроумной судьбой, замешкался было и успел перевести свою новую ставку перед самым криком крупье, обрывающим их, и успел повторить всю счастливую комбинацию. Да, она вышла опять! Он снова взял два раза на средних, пропустил и четырежды выиграл на последних.

Его охватило безумное ликование. Оно-то, должно быть, его и спасло. Он вдруг схватил все свои деньги, поспешно рассовал их по карманам и, ничего не видя по сторонам, не слыша шума толпы, расталкивая толпившихся игроков, почти испуганно выскочил вон.

Швейцар пустился за ним.

Он понял не сразу, остановился, принял шляпу, сунул ему номерок и одну из банкнот, не взглянув на неё.

Он пошёл размашистым шагом, взмахивая сильно руками. Какие-то праздные люди то и дело попадались ему. Широкая улыбка не сходила с его приветливого лица. Огромный лоб разгладился от напряжённых морщин. Открылись добрые светлые смеющиеся глаза. В душе ликовало только чувство победы, подхватив его и неся неизвестно куда. Он не ощущал земли под ногами и не различал ни улиц, ни домов, ни людей.

Так проскочил он каштановую аллею и свернул без разбора, лишь бы всё время идти, наткнулся на столик кафе, выдвинутый чересчур далеко, вспомнил о чём-то и механически сел.

Молодой круглый лоснящийся кельнер в белой отглаженной куртке, с белой салфеткой на сгибе руки о чём-то спросил, почтительно склонившись над ним, но он в своём забытьи ждал русского языка и не понял его. Кельнер, уверенно улыбнувшись, вальяжно ушёл, а он опять провалился в своё ликование, спасённый, спасённый теперь, обезумевший от чувства спасения. Кельнер поставил перед ним на мраморный столик рюмку с чем-то, кажется с коньяком, и чёрный пахнущий кофе. С недоумением взглянув на него, он вспомнил, что до сих пор не ел ничего, брезгливо отодвинул, должно быть, коньяк и с наслаждением, поспешно и обжигаясь, выпил несколькими большими глотками весь кофе и спросил жестом ещё, но вдруг тут же решил, что должен куда-то спешить, бросил деньги без счета на стол и быстро ушёл, по-прежнему плохо разбирая дорогу, замечая отрывочно, что в павильоне собирался в чёрных фраках оркестр, что под русским деревом сидела, стояла, ходила густая толпа и что чернели уже довольно длинные тени.

Потом он вдруг вспомнил, что выиграл деньги, огляделся, и, к его удивлению, оказалось, что он был далеко, почти на окраине Бадена. Совсем близко к нему подступали зелёные горы. Из высоких садов выглядывали двухэтажные красноверхие домики. Безлюдье было кругом.

Он рассмеялся глухим неожиданным смехом. Всё было легко и весело в нём. Его поразило, что именно о долгожданных деньгах он не думал так долго. Господи, ведь они же спасали, спасали его!

Он задрожал от нервного возбуждения, ему не терпелось узнать, сколько досталось на долю, и он жадно озирался по сторонам, ища укромного уголка, а сам всё трогал туго набитый карман, спеша на ощупь определить, много ли там монет или больше кредитных билетов, но нигде не подворачивалось ничего подходящего, и он ускорил шаги, уверенный в том, что где-то поблизости ждёт его надёжный, спрятанный от всех глаз закуток.

В голову не приходило, что вернее было бы вернуться домой.

Его занимали взбудораженные расчёты. Он вспоминал, что должен, что обязан куда-то спешить, но тотчас и забывал, к кому спешить и зачем. Он пытался припомнить долги. Припоминалось долгов очень много, но его не оставляла беспокойная мысль, что в таком взбудораженном состоянии он припомнил не все и на самом деле долгов у него много больше. Это омрачало его, но в эти минуты счастливого возбуждения всякий мрак был противен ему, и он старался не думать, что долги его почти беспредельны, и они припоминались как-то рывками, а главное, были предположения, сколько же вырвал он наконец у прижимистой неторопливой судьбы и останется ли ему после самых неотложных расплат на три или четыре спокойных месяца.