Игра. Достоевский

Воздух был влажен и спёрт. Разгорячённые лица так и лоснились от жирного пота. Звериной алчностью так и блестели расширенные глаза. Лихорадочно двигались жадные руки. Равнодушно-изысканный лорд сидел ещё здесь и с холодным лицом удваивал крупные ставки. Старая барыня в помятом чепце, с иглами выцветших глаз величественно выложила несколько тысяч. Кусая губы, бледный студент бросил последнюю смятую ассигнацию. Иван Александрович с невозмутимым лицом, выставившись на миг из-за чужого плеча, поставил на красное несколько мелких монет. Крупье прокричал на своём высоком насесте, и шарик с металлическим шорохом помчался по кругу.

Всё это золото, ассигнации, серебро дразнили его. Он тотчас забыл все свои хитроумные правила и без расчёта поставил сразу две тысячи франков. Шарик сверкнул, отжужжал, и две тысячи бесследно исчезли. Он тут же поставил новые две — через минуту их тоже не стало. С отчаянной злобой он выгреб все остальные и с жадной небрежностью бросил на зеро. У него похолодела спина, дрожащие ноги на миг ослабели, мысль пронеслась, что он безрассудно рискнул сейчас всем, рука сама потянулась, чтобы выхватить деньги обратно, но крупье металлически прокричал, и он застыл с повисшей рукой, одеревенев от страшного напряжения. Он жил одними глазами. Они то трусливо, то властно гнались за маленьким шариком и с мольбой и проклятием гнали его к роковому нулю. Выигрыш выпал на чёрное. У него буквально не было ни гроша.

Разбитый, уничтоженный, втоптанный в прах, продолжал он стоять напротив крупье, всем существом ощущая весь ужас своего положения, не в состоянии угадать, какая странная сила вновь заманила его в эту клоаку, проклиная себя, что поддался, что всё-таки здесь очутился и всё проиграл. Он гнал себя прочь, но не двигался с места. Лорд невозмутимо выигрывал ставку за ставкой. Эти шалые выигрыши зачаровывали его. Он не отрываясь смотрел на растущую кучу золота и бумажек. Ведь они должны были быть у него, ведь они необходимы были ему, а не этому сытому равнодушному джентльмену. Он с дрожью следил за движением шарика. Он насчитал, что красное вышло одиннадцать раз. Он мог бы поставить, и красное принесло бы ему кучу денег. Возможность избавиться от подлой зависимости на расстоянии вытянутой руки была от него. Он обшарил карманы в поисках гульдена. Он Бога о чуде молил, проклиная весь мир, но в кармане были только соринки и табачные крошки, и он вдруг в ослепительной ярости ощутил, что мог бы убить, растерзать, задушить своими руками проклятого лорда и отобрать у него то, что было необходимо ему, тоже человеку и гражданину, как все.

Он медленно отступил, затравленным волком взглянув в последний раз на крупье. Рядом с крупье снова протиснулся Иван Александрович и снова поставил несколько мелких монет. Он обрадовался ему, как родному. Он уставился на медлительный шарик до боли в глазах. Он ликовал, когда Ивану Александровичу досталось пять гульденов. Без церемонии растолкал он толпу и тронул того за рукав:

   — Иван Александрович, голубчик, дайте взаймы.

Иван Александрович с испугом взглянул на него и, заливаясь краской, слабо спросил:

   — Это вы?

Щепетильность, отчаяние, нервная впечатлительность были в этом испуге, в этом зардевшем лице и слабом умоляющем голосе. Он угадал, что Иван Александрович слегка проигрался, стыдился азарта, хотел бы скрыть и этот проигрыш и этот азарт, но не успел от неожиданности ни в том, ни в другом и весь, должно быть, болезненно сжался. Он и сам тут же устыдился навязчивой просьбы своей, но эта неуместная щепетильность раздражала его и была сильнее стыда.

В этом душном переполненном зале он не находил уже никакого бесчестья в проклятой игре и за увлечение ею не осуждал никого, а эта щепетильность оробевшего Гончарова косвенно осуждала его, и он почти грубо ответил:

   — Да, это я, и всё проиграл.

Но Иван Александрович уже, очевидно, сладил с собой, натянул свою равнодушную маску и вяло, глядя на него не то с упрёком, не то с сожалением, сказал:

   — Ну, до штанов, я гляжу, ещё не дошло.

Он с вызовом подхватил тяжеловатую шутку:

   — Вот, продаю.

Иван Александрович внимательно посмотрел сначала на его брюки, потом на него самого и так же вяло спросил:

   — Сколько бы вы хотели за них?

Он засмеялся колюче и сухо:

   — Сто талеров, меньше нельзя.

Иван Александрович с сомнением покачал головой, что-то взвесил должно быть, подал пять гульденов и, чуть улыбнувшись одними глазами, по-прежнему вяло сказал:

   — Штаны пока оставьте себе.

Он чуть не заплакал, схватил его пухлую мягкую руку и жалобно попросил:

   — Голубчик, Иван Александрович, оставьте ваш адрес, я через месяц пришлю.

Тот промямлил, не отнимая руки:

   — Это всё пустяки, не стоит и говорить. Как-нибудь встретимся в Петербурге, можно отдать. У меня ведь есть на дорогу.

Он стиснул радостно руку:

   — Благодарю вас, голубчик, благодарю!

Иван Александрович с обычной вялостью проворчал:

   — Помните давешний ваш совет? Ну так вот, я уже проиграл, теперь желаю и вам проиграться.