Игольное ушко

Сознание то покидало, то возвращалось к нему. Его мозг отказывался воспринимать действительность, и все куда-то пропадало – море и лодка исчезали первыми, а потом начинал меркнуть и образ девушки… Внезапно, одним рывком он приходил в себя и с изумлением обнаруживал, что все еще стоит, все еще держится за штурвал, все еще жив. Какое-то время усилием воли он оставался в сознании, но потом переутомление снова брало свое.

В один из моментов просветления он обратил внимание, что волны теперь двигались в одном направлении, увлекая шхуну за собой. Снова сверкнула молния, и он увидел чуть в стороне невообразимой высоты черную волну, но только… только это была не волна, а скала. Радость от близости земли мгновенно заглушил страх: волны сейчас швырнут его на эту твердь, и он разобьется об нее. Не соображая, что делает, он попытался включить стартер, а потом судорожно снова ухватился за штурвал обеими руками, но вот только пальцы уже не слушались его.

Новая высокая волна подняла лодку и швырнула вперед как сломанную игрушку. Фабера подбросило вверх, однако он все еще цеплялся за штурвал одной рукой, сумев разглядеть, что прямо перед шхуной стилетом торчит из воды островерхая скала. Казалось, она неизбежно расколет лодку пополам. Но шхуна лишь бортом со скрежетом задела камень, а потом ее протащило дальше.

Волны сами разбивались теперь в полосе прибоя. И уже следующая с силой заставила шхуну удариться дном обо что-то твердое, и треск лопающейся обшивки взрывом прозвучал в ушах Фабера. Он понял: его суденышку пришел конец. Однако вода отступила, и до него дошло, что корпус шхуны раскололся от удара о берег. В немом изумлении при свете очередной молнии он увидел перед собой пляж. Между тем море в очередной раз обрушилось на обломки шхуны, приподняло их с песчаного ложа, а Фабера сбило с ног. Но к этому моменту он успел уже разглядеть все, что ему было необходимо знать. Полоска пляжа оказалась узкой, и прибой, перекатываясь через нее, с огромной силой врезался в скалу. Справа располагался пирс, от которого настил наподобие мостков поднимался наверх. Он знал: стоит ему оставить лодку, как следующая же многотонная волна швырнет его на скалу, расколов череп, как куриное яйцо. Но если в промежутке между двумя ударами прибоя он сумеет добежать до пирса и взобраться на мостки, вода его уже не достанет.

После атаки следующей волны корпус шхуны, собранный из особо твердых пород дерева, лопнул пополам, словно был не прочнее банановой кожуры. Палуба совсем ушла из-под ног Фабера, и отливная волна потащила его за собой прочь от берега. Он с трудом поднялся на ноги, казавшиеся ему сейчас ватными, и бросился бежать в сторону пирса, вздымая брызги. И пробежка на эти несколько десятков ярдов оказалась самым тяжелым физическим испытанием, какое ему только доводилось переживать в жизни. В глубине души ему даже хотелось сейчас споткнуться, распластаться на песке, чтобы отдохнуть, а потом встретить смерть, но он, сжав зубы, терпел, как в том марафонском забеге, пока не оказался у деревянных опор, поддерживающих пирс. Потом подпрыгнул и ухватился за доски настила, чистым усилием воли заставив пальцы снова на время обрести цепкость, подтянулся и перекатился.

Но он успел лишь встать на колени, когда накатила очередная волна. Он бросился вперед, но волна настигла его и опрокинула на доски лицом вверх. Фабер наглотался воды и успел вдруг заметить, что в небе проглядывают звезды. Он вновь собрал волю в кулак в невероятном напряжении, но сил уже не оставалось. С неумолимой мощью волна тащила его обратно в море, когда внезапно он ощутил приступ ослепительной ярости. Он не поддастся! Только не сейчас, черт побери! Выкрикивая проклятия всем на свете штормам и этому морю, и британцам, и Персивалю Годлиману персонально, он вдруг вскочил на ноги и побежал прочь от берега по мосткам с закрытыми глазами и разверстым в крике ртом – в абсолютно безумном порыве готовый к тому, что его легкие лопнут, а кости треснут. Он бежал, не ведая куда, но знал, что уже не остановится.

Мостки были длинными, скользкими и очень крутыми. Сильный, тренированный, хорошо отдохнувший мужчина смог бы добежать до середины; спортсмен-олимпиец, даже усталый, проделал бы треть пути; сорокалетнего человека средних возможностей не хватило бы и на пять метров.

Фабер сумел взлететь на самую вершину скалы.

В футе от конца мостков он ощутил острую боль в груди, похожую на сердечный приступ, и потерял сознание, но его ноги все же сделали еще два широких шага и потому рухнул он уже на покрытую мокрой травой землю.

Сколько он так провалялся, узнать ему было не суждено. Когда же Фабер снова открыл глаза, буря все еще продолжалась, но наступил день, а в нескольких десятках футов от себя он увидел коттедж, который казался обитаемым.

Он сумел встать на колени и начал долгий и мучительный путь ползком к входной двери.

18