Игольное ушко

Скоро немец бомбить начнет!»
А мы ему: «Цыц! Ты вообще кто такой,
Чтобы мешать нам смотреть, как вечерней порой
Мэри Браун Джону дает?»

Песню подхватили, и скоро уже пела вся станция. Годлиман тоже подпевал, до мурашек на коже ощущая себя частью нации, которая терпит поражение в войне и за разухабистыми куплетами прячет свой страх, подобно тому как начинает насвистывать человек, которому приходится одному ночью идти через кладбище. Он прекрасно понимал, насколько эфемерна эта его секундная вспышка любви к Лондону и его обитателям, похожая на истерию, переживаемую в любой толпе, насколько фальшива мысль: «Вот ради чего стоит идти сражаться и умирать!» Да, он все это отчетливо осознавал, но ему стало наплевать, так как впервые за многие годы он проникся до глубины своего естества духом товарищества, и неожиданно ему это понравилось.

Поэтому, как только дали отбой воздушной тревоги и толпа дружно ринулась вверх на улицу, Годлиман первым делом зашел в телефонную будку и позвонил полковнику Терри, желая узнать, когда сможет приступить к своим новым обязанностям.

3

Фабер… Годлиман… Две стороны треугольника, который однажды получит завершение в виде третьей, образованной еще двумя персонажами – Дэвидом и Люси.

А пока мы видим их всего лишь в роли главных действующих лиц во время церемонии, происходящей в небольшой сельской церкви. Она древняя и очень живописная. Позади нее тянется обнесенный каменной оградой и весь заросший полевыми цветами погост. А сама церковь… Будь я проклят, если она не стояла на этом же месте, когда Британия пережила последнее вторжение иноземцев почти тысячу лет назад! По крайней мере это событие точно помнила северная стена нефа – толщиной несколько футов и всего лишь с двумя маленькими окошками, она служила напоминанием о временах, когда храмы Господни предназначались не только для духовной, но и для физической защиты, а потому округлые окна-бойницы делались более удобными для стрельбы из лука, чем для проникновения вовнутрь божественного света. И даже теперь местный отряд самообороны имел самые серьезные виды на это здание, если враг вновь пересечет Английский канал и вторгнется в наши пределы.

Но в августе 1940 года солдатские сапоги еще не громыхали под ее сводами и солнце все-таки освещало ее сквозь витражи, которые пережили и богоборцев Кромвеля, и алчных чиновников Генриха VIII, а внутри звучали благородные аккорды органа, не поддавшегося пока ни плесени, ни древесному жучку.

Это было чудесное венчание. Люси, конечно же, вся в белом, а ее пять сестер – они же подружки невесты – в абрикосового оттенка платьях. На Дэвиде – парадный мундир пилота королевских военно-воздушных сил, совершенно новенький и сверкающий, поскольку надел он его впервые в жизни. Они пели Двадцать третий псалом «Господь – мой пастырь» на мотив «Кримонда».

Отец Люси не скрывал гордости человека, выдававшего замуж старшую и самую красивую из своих дочерей за прекрасного парня в военной форме. Он был фермером, но за руль трактора не садился давно, поскольку сдал свои пахотные земли в аренду, а остальные угодья стал использовать для разведения породистых скаковых лошадей. Хотя, конечно же, прошлой зимой и пастбища пришлось распахать под посадку картофеля. Но, несмотря на то что он в большей степени был джентльменом, чем крестьянином, кожа его огрубела от постоянного пребывания на воздухе и его отличали широкие плечи, могучая грудь, и мозолистые руки землепашца. Да и большинство мужчин, находившихся по одну с ним сторону от центрального прохода, во многом напоминали его – краснолицые здоровяки, которые всяким фракам и модным ботинкам предпочитали твидовые костюмы и крепкие башмаки.

И подружек невесты можно коротко описать как типичных сельских девиц. Но вот невеста… Та была вся в мать. Темные волосы с рыжеватым отливом. Длинные и густые, они просто сияли красотой. Широко посаженные янтарного оттенка глаза на овальном лице. И когда она посмотрела на викария своим ясным и прямым взором, а потом произнесла четко и громко «Я согласна!», бедный викарий даже вздрогнул и подумал: «Боже, да у нее это всерьез!» – что, согласитесь, весьма странно для священника, привыкшего подводить влюбленные пары к венцу.

И у семьи по другую сторону прохода тоже имелись свои характерные черты. Отец Дэвида под вечно хмурым и озабоченным видом профессионального юриста прятал добрейшую натуру. (Он сам дослужился до майора в Первую мировую, и считал всю эту новую военную дребедень, так же как и сына в форме летчика, всего лишь недолговечным недоразумением.) Но в его семье никто больше не был на него похож. Даже сын, стоявший сейчас у алтаря и клявшийся любить свою жену до самой смерти, которая, кстати, могла оказаться совсем недалека – не дай-то Бог, конечно! Нет, все остальные члены его семьи уродились в мать Дэвида, сидевшую рядом с мужем, – черноволосую и смуглую женщину с изящной фигурой.