Игемон

Лаврентий Павлович пожалел, что пенсне у него отсутствовало. Хотя никакие увеличительные стёкла не могли бы помочь разглядеть лицо пришедшего схимника.

— И кто вы?

— Я тот, — не стал скрывать монах, — кто может прийти и приходит, особенно когда его ждут.

— Я ждал вас? — ещё сильнее удивился Лаврентий Павлович. — Признаться, для меня это сногсшибательная новость.

— Истину глаголешь, — согласился схимник, — вскую ради чего я пожаловал: «Ведь где-то была допущена ошибка и не одна. Иначе сторонникам жидовствующего большевизма не удалось бы меня арестовать и привезти в Алёшкинские казармы…». Ты несколько часов назад думал истинно так. Надеюсь, не будешь огребатися?[29]

— Нет, не буду, что-то такое в голове проскакивало. И всё же, — Лаврентий Павлович чуть помедлил, собираясь с мыслями, — всё же монах не приходит просто так к любому заключённому. Полагаю, наша встреча произошла не с бухты барахты?

— Истину глаголешь, — повторил странный гость. — Дондеже не было нужды докучать тебе, ибо учитель приходит только когда ученик готов к восприятию, равно как пастырь исповедует, когда грешник готов к покаянию.

Несмотря на необычность ситуации, тонкие губы Игемона тронула чуть заметная усмешка:

— А я, по-вашему, уже дорос до ученика или пора каяться в работах на благо Отечества?

— Это уж как сам себя оценишь, — таким же глухим голосом ответил пришедший. Казалось, сарказм, прозвучавший в вопросе Лаврентия Павловича, ничуть не затронул схимника. Он находился в нескольких шагах от Игемона, но тонкий запах мирра, исходивший от странного гостя, достиг ноздрей заключённого и у того даже немного закружилась голова.

Лаврентий Павлович встряхнулся, как пёс, вылезший из воды, но фигура странного посетителя никуда не исчезла. Наоборот, белые церковно-славянские надписи на монашеском куколе, на парамане и наплечниках приобрели какую-то непривычную для сумрака контрастность и уже не трудно было просто прочитать, что там написано. Только беда в том, что Лаврентий Павлович не владел этим языком, но почему-то подумал, что товарищу Сталину было бы не трудно прочитать эти надписи, поскольку у него за плечами было два курса духовной семинарии в Тифлисе.

Однако славянский шрифт прочитался сам собой. На куколе и наплечниках было написано Трисвятое,[30] а на парамане «Азъ язвы Господа моего Iисуса Христа на тѣлѣ моемъ ношу». Игемону показалось, что такие надписи мог бы прочесть даже любой первоклассник.

— Но кто же ты? — волна любопытства захлестнула сознание Лаврентия Павловича, хотя раньше он за собой такого не замечал.

— Я тот, кто может прийти и приходит, — опять повторил монах. — Обаче всуе мятётся грешник,[31] не изведав грядущего.

— И что же меня ожидает… в грядущем?… — тяжело выговаривая каждое слово, поинтересовался Игемон.

— Ты завершил то, что должно, — голос монаха звучал всё так же ровно и глухо, будто он говорил о чём-то обыденном. — Далече князи собравшиеся вкупе на Господа нашего и на Христа, помазанника Его,[32] примут дань по рукотворению своему, а держава возсияет после ига жидовского. Тебе же дань белоносима.[33]

— Но у меня осталось то, что не должно попасть в лапы Перелмутеру, иначе опять начнётся передел мира! При нашей встрече Николо Тесла передал мне секрет такой силы, что у жидовствующих может появиться желание уничтожить землю без возможности хоть какого-то восстановления.

— И волос не упадёт с головы твоей без ведома Господа нашего. Азъ есмь грешный монах Авель предрёк вашу встречу во времени, ибо воины Христовы останутся с Господом и сраму не имут.

— Так ты монах Авель?! — ахнул Лаврентий Павлович. — Тот самый?! Почему же Николо Тесла отдал мне чемоданчик со своими открытиями?

— Доколе рукотворение его оставалось в стане жидовствующих, стоило опасаться войн и страданий миру Божьему. Обаче они никогда от войн не откажутся, токмо ты послужил оберегом и тот чемоданчик никому не подвластен. Не найдут они то, что не надобно.

— Они и так слишком много знают, — горько усмехнулся Лаврентий Павлович. — Недаром работала моя разведка. И даже о разработках атомного оружия мои резиденты доставили столько материала, что все ихние разведки позавидовали бы, но впустую. Им никогда не постичь энергию эфира, и даже расщепление водорода для них — тёмный лес.

— Отколь такая уверенность? — усомнился монах. — Слугам дьявола многое дано непшевати,[34] но их погубит любостяжание, ибо творец должен быть Творцом, то есть Сыном Бога.

— Я не раз думал об этом, — кивнул Лаврентий Павлович. — Если я — сын Творца, то вовсе не раб Божий, как говорит священство.

— Мудрость приходит к ищущему, бесцветно резюмировал монах, — только способен ли цыплёнок научить петуха топтать кур?

— То есть, яйца курицу не учат, — хмыкнул Игемон.

— Истину глаголешь, — кивнул монах. — Отец всегда научит сына, токмо не чинись.

— Мне не след Богу наставления давать, — согласился Лаврентий Павлович, — ибо уповаю на Него. Но что ты скажешь о будущем? Не пойдут ли прахом все дела наши, ведь столько было задумано? И много уже исполнено.