Иерусалим

Хозяева вышли на крыльцо, взяли ее на руки и внесли в комнаты. Здесь собралось много хелльгумианцев, сидевших за столом. За последнее время хелльгумианцы собирались вместе вкушать свою скудную трапезу, состоящую из чая, риса и других легких припасов. Они готовили себя к предстоящему переходу через пустыню.

Вдова пробста остановилась на пороге и обвела глазами комнату. Некоторые пробовали заговорить с ней, но казалось, что сегодня она окончательно оглохла.

Старуха подняла руку и проговорила сухим, резким голосом:

— Так как вы больше не приходите ко мне, то я сама пришла к вам сказать, что вы не должны уезжать в Иерусалим. Это дурная страна. Там распяли нашего Спасителя.

Карин пыталась ответить ей, но та ничего не слушала и продолжала:

— Это дурная страна, там живут злые люди, там распяли нашего Спасителя. — Я пришла сюда, — продолжала старуха, — потому что прежде это был хороший дом. Имя Ингмарсонов славилось во всей деревне. Оно всегда было добрым именем. Вы должны остаться в нашем приходе.

И она повернулась, чтобы уйти. Она исполнила свой долг и теперь могла умереть спокойно.

После отъезда вдовы пробста Карин заплакала.

— Может быть, нам действительно не следует уезжать, — говорила она.

В то же время ее радовало, что старуха сказала:

— Это хорошее имя, оно всегда было добрым именем.

Это был первый и единственный раз, когда Карин поколебалась в великом решении.

IX

Прекрасным июльским утром из Ингмарсгорда выехала длинная вереница телег и повозок. Это были переселенцы в Иерусалим. Они закончили, наконец, свои приготовления и теперь отправлялись на железнодорожную станцию.

Проехав деревню, они выехали к крайнему хутору, называемому Мюкельсмюр.

Здесь жили дурные люди, отбросы общества, подонки, которые зародились, когда Господь отвернул свой лик от этой местности или был занят другими делами. На этом хуторе всегда была целая толпа грязных, оборванных ребятишек, осыпавших бранью всех проезжавших мимо; была тут старуха, которая почти всегда сидела пьяная на краю канавы, и здесь жили муж с женой, которые только и делали, что ссорились и дрались.

Никто никогда не видел их за работой, и неизвестно было, чем они чаще добывали себе пропитание — нищенством или воровством.

Когда путники приблизились к этой жалкой, полуразрушенной лачуге, где круглый год беспрепятственно хозяйничали ветер и непогода, они увидели старуху, трезвую и аккуратно одетую, на том самом месте, где она обыкновенно сидела пьяная, покачиваясь и напевая, возле нее стояли дети, и все они были умыты, причесаны и одеты опрятно, насколько это было возможно.

Когда ехавшие в первой телеге увидели их, они задержали лошадь и медленно проехали мимо, то же самое сделали и другие, и весь поезд медленно проследовал мимо старухи и детей.

Отъезжавшие вдруг разразились слезами. Взрослые плакали, тихо всхлипывая, а дети огласили воздух громким плачем и криками.

Паломники никак не могли потом понять, почему они так громко расплакались над нищей Леной, такой старой и дряхлой, стоявшей на краю дороги. Потом они не могли удержаться от слез, рассказывая, как в этот день она воздержалась от водки и вышла на дорогу с умытыми и причесанными детьми, чтобы почтить их отъезд.

Когда проехала последняя телега, заплакала и нищая Лена.

— Они едут на небо, к Господу нашему Иисусу! — сказала она детям. — Все они едут к небесам, одни мы должны сидеть здесь, на краю дороги.

Проехав половину деревни, длинная вереница телег и повозок въехала на большой плавучий мост, перекинутый через реку.

Ехать по этому мосту было нелегко. Сначала к нему вел крутой спуск, затем мост в некоторых местах образовывал арки, чтобы под ним могли проходить лодки и сплавляемый лес, а на другой берег вел такой крутой подъем, что люди и животные пугались при одном только его виде.

Этот мост доставлял людям много хлопот. Доски быстро гнили и их постоянно надо было заменять новыми. Во время ледохода день и ночь приходилось сторожить, чтобы его не разбило, а весной, в половодье, вода отрывала от него целые куски и сносила их к водопаду у Бергсоновских лесопилен.

Но, несмотря на это, деревенские жители очень гордились этим мостом. Не будь его, им пришлось бы держать лодки или паром при частых переездах с одного берега на другой.

Мост гнулся и скрипел под тяжестью телег паломников, вода проступала между досками и обдавала брызгами ноги лошадей.

Отъезжавшим было очень грустно расставаться с их любимым мостом. Они думали о том, что он был их общим достоянием. Дома, усадьбы, поля и леса принадлежали разным владельцам, а мост был общинной собственностью, и всем было одинаково больно покидать его.

Да, разве только он один принадлежал им всем сообща? А церковь, мелькавшая на том берегу среди берез? А красивое белое здание школы и приходской дом?

Чем еще они владели сообща? Да, всей красотой, открывавшейся их взорам.

Прекрасным видом на широкую, могучую реку, величаво несущую свои чистые воды через рощи, широким видом на долину с цепью голубоватых гор на горизонте…