Идущий в Иерусалим

Один из «приступов» этих размышлений происходил в сквере, куда он зашел после вечерней службы. На противоположном краю длинной скамьи бородатый седой папаша возился с поздним, а потому самым любимым сыном лет четырех. Мальчик вел себя ужасно. Он орал и брыкался, капризничал и пакостил ¾ весьма умело. Но его отец, усталый, добрый какой-то мудрой мужественной добротой ¾ терпеливо сносил эти детские, уже далеко не невинные, шалости. Ясно стало одно: это любовь. Более совершенного, умного, доброго отца ¾ к несмышленому, самолюбивому сыночку. На такое терпение и снисхождение способна только любовь. Жертвенная отеческая любовь.

Если немощную любовь земного отца умножить до бесконечности… Если эгоизм малыша умножить до взрослых масштабов… Тогда весьма приблизительно можно оценить, насколько любовь Иисуса Христа к человеку сильна, жертвенна, прекрасна и непостижима.

¾ Батюшка, чем я смогу отдать этот огромный долг?

¾ Любовью.

¾ Какая там любовь у меня!

¾ И все-таки она живет.

¾ Мало. То, что есть у меня ¾ этого так мало…

¾ Еще есть время. Дай ей вырасти. Питай свою любовь. Вымоли, выстрадай, полей слезами, потом и кровью ¾ и отдашь долг. Конечно, это будет ничтожно мало, но другого мы дать Спасителю не можем. Сынок, любовь… ¾ это всё!

Впрочем, первое касание благодати сменилось нормальным обыденным трудом, в котором соседствовали радость, открытия, болезненные проблемы роста и обязательные препятствия.

Действительно, как и обещал отец Паисий, на протяжении месяца Вадиму пришлось ежеминутно бороться с самим собой. Как на молитву становиться, так нападали вялость, лень, головокружение. Друзья досаждали предложениями развлечься, отрывали от дела звонками и посещениями. Но самое большое искушение начиналось, когда просили о помощи. Тогда приходилось и помощь оказывать, и за счет сна епитимию «отрабатывать».

К тому времени познакомился он в ближайшем городском храме с верующими. Он пристально приглядывался к их образу жизни и обнаружил в них какой-то скрытый стержень, на который опиралось все здание их жизни. И не только их, но и окружающих… Заметил он, что верующие друзья, которые молились сами, никогда не мешали его молитве. Всегда только неверующие и немолящиеся. Так Вадим познавал, что есть «враги человеку домашние его».

Но, слава Богу, его новую жизнь наполняли не одни искушения. После вычитывания назначенного ему священником молитвенного правила оставалось желание продолжить молитву «сво­ими словами». Впервые это так неожиданно обрадовало: будто повеяло ароматным мягким светом. Будто вернулось то дивное состояние, когда он впервые вышел из сельского храма после первой исповеди. Будто время перестало течь и тикать, двигаться и звучать, но остановилось и разлилось огромным золотистым безбрежным морем.

Сказанные батюшкой слова «вечность, бессмертие, блаженство» обретали смысл, прожитый опытно. Он касался Этого! Вернее Это снисходило на него.

Попробовав однажды, Вадим уже не мог без еженощного «разговора с Богом». Случалось, ловил себя на том, что весь день готовился к этой таинственной, волнующей беседе. Потому что Вадим верил, чувствовал и знал точно ¾ его слушают, его молитв ждут. Он пытался рассказать об этом отцу Паисию. Получилось коряво, сбивчиво… Слов не хватало, они казались мелкими и беспомощными, как детский лепет. Но монах понял его и помог начинающему молитвеннику: научил не только просить, но и благодарить.

Однажды на литургию в сельском храме не пришел алтарник. Батюшка вручил Вадиму толстую пачку записок и книжек-помянников:

¾ Зайди в алтарь, трижды поклонись и читай. Только к Престолу не прикасайся.

¾ Простите, отец Паисий, но я лучше здесь. В алтарь заходить страшно.

¾ Ну что ж… такое отношение к алтарю приравнивает твое стояние извне к нахождению внутри алтаря. Хорошо, читай здесь. Только, пожалуйста, имей в виду! Ни одного имени не пропусти. Не дай Бог! Слышишь?

¾ Конечно, отче.

На первых же записках Вадим от напряжения покрылся испариной. Некоторые имена писались нетвердой рукой, очень коряво. Когда чьи-то каракули не читались, он проводил пальцем по имени и говорил: «имя Его Ты сам ведаешь», а чуть позже, окончательно устав: «этого человека». Когда он приобрел первые навыки, начались настоящие искушения. Некоторые имена читались с радостью, чьи-то ¾ просто легко. Но иные ¾ вроде бы, совершенно обычные ¾ читать, как молотом бить по собственной голове.

Он спросил батюшку, что за разница такая?

¾ Это, Вадимушка, враг нападает. Вероятно, ему не хочется этих людей отпускать из ада.

¾ Как это, из ада?

¾ Да, так. Когда человек при жизни нагрешит всласть, враг имеет на него свои права. По закону свободы совести. Он нераскаянного грешника уже своим считает, а тут ты!.. вплетаешь его имя в соборную молитву Церкви.

¾ Что же делать? Меня так надолго не хватит.

¾ Пометь «тяжелые имена» карандашиком. Мы их с тобой отдельно отчитаем. Вместе.