Идущие в ночи

Они проезжали парк, изглоданный артналетом. Среди черных расщепленных деревьев одно горело, все, от корней до изогнутых корявых ветвей, словно было пропитано нефтью. Напоминало танкиста, выпрыгнувшего из подбитого танка, превращенного в факел. Остальные деревья молча стояли вокруг, смотрели, как горит одно из них, окруженное пламенем.

– Чеченцы взяли на себя бремя восстановить кавказский дом. Изгнать русских с благодатного Кавказа обратно на их болота, моховые кочки, в гнилые холодные тундры. Вывести из плена изнуренные народы, показать им солнце. Объяснить им, куда текут их реки, дует их ветер. Какие древние имена носят звезды над их головами, как называются на древнем языке цветы и травы у них под ногами. Мы победим в этой войне, ибо действуем в соответствии с волей Аллаха, в том направлении, куда смотрят глаза всех народов Кавказа, куда неотвратимо движется история мира…

Впереди открылась темная площадь, над которой непрерывно, как светляки в ночном саду, мерцали трассеры, вспышки, туманные пятна и проблески. Шел ночной бой, и казалось, в темноте взад-вперед перекатывают огромную пустую бочку.

Литкин успел заснять вакуумный взрыв и близкое, словно отлитое из горячего серебра, жуткое, как оплавленная маска, лицо Басаева.

– Русские проиграли, и мы их накажем. Они больше не способны удерживать империю. Их президенты – пьяницы, министры – воры, их военные и разведчики у нас на содержании, выдают секреты, продают за деньги новейшее оружие. Их женщины питают к ним отвращение, не рожают от них детей, ищут случая лечь с нами в постель. Они проиграли сто лет назад, но их спас кавказец Иосиф Сталин, научил работать и воевать. Но они забыли его уроки, и им время уйти. В день нашей победы я проведу через разрушенный Грозный их пленных солдат и генералов, их писателей и священников. За «бэтээром», на котором я буду сидеть, пойдут на стальном тросе их президент и патриарх. Наши вдовы и сироты будут кидать в них камни…

Они ехали вдоль улицы, над которой висела оранжевая осветительная бомба, качалась, как волшебный мерцающий плод. В ее мертвенном свете были ясно видны шершавые обгорелые стены, остов подбитого танка и статуя женщины, без рук, с исколотым пулями лицом, с черной безрукой тенью на белом снегу. Литкин перевел объектив с шевелящихся губ Басаева на танк с опущенной пушкой, на каменную женщину, у которой из рук вышибло снарядом младенца.

– Чечня – благодатное место. У нас есть нефть, которую можно прямо из земли заливать в баки самолетов. У нас есть земля, которая родит хлеб и виноград. У нас есть реки с чистейшей горной водой, сладкой и душистой.

Впереди, на улице, озаренной осветительной бомбой, среди воронок, наполненных тьмой, среди обломков, обведенных тенью, лежало мертвое тело. Не видно было лица, бесформенно, вяло вытянулись руки и ноги. Водитель хотел объехать, но мешала рытвина, оставленная бомбой, и отвалившийся обломок стены. Джип проехал по мертвецу. Тупо, стукнув о кости, подскочили колеса. Телекамера дрогнула, потеряла лицо Басаева. Литкин ощутил затылком толчок, несколько секунд снимал пустоту.

Басаев умолк, вдавился в сиденье. Литкин понял, что синхрон закончен. Уставил камеру в стекло, снимал город. Грозный казался безлюдным, словно враждующие люди убили друг друга и воевать продолжали здания. Кидали друг в друга огромные, свистящие в небе головни. Рушили одно на другое каменные, хрустящие стены. Сшибались в рукопашной кирпичными лбами. Было жутко смотреть на сражение ночных великанов, один из которых выдирал из земли бетонные ноги, оставляя дымящий котлован, и бежал во тьму, сдирая с головы рыжие горящие космы, а другой вдруг тяжко подпрыгивал, вырастал, а потом разваливался на куски, словно его раскалывали колуном. Из него излетал стон боли, истекала огненная душа, и он рушился в скрежетании поломанных дымящих костей.

Литкин отснял кассету. Заменил на новую. Спрятал драгоценную запись, которая потрясет благополучных парижан своей жестокой босхианской красотой. Он, маленький, немощный репортер, страшащийся смерти, в работе и творчестве преодолевал свой страх и немощь. Становился огромным и всемогущим. Истреблял этот город мановением хрупкой камеры. Заваливал на спину каменные громады, вырывал из их глазниц красные выпученные глаза.

Они подъехали к плоскому, похожему на склад строению. Из темноты вышла охрана, настороженно держа автоматы. Одноглазый Махмут мягко вывалился из машины, прихватив на плечо пенал огнемета.

– Жди в машине, – приказал Басаев Литкину, который порывался увязаться за ними, и тот послушно остался. Устроился поудобнее в бархатном теплом сумраке, экономя силы, ибо еще предстояла трудная ночная работа – участие в допросе пленных.