Идол

Рита отошла на несколько шагов, снова развернула скомканный лист (она прятала его в сжатых ладонях), взглянула.

— Я сожгу его.

Она заметалась туда и сюда в поисках спички, или зажигалки, или факела, или костра, или другого источника огня, но ничего подходящего здесь не было.

— Фройляйн…

— Хорошо, в таком случае, разорву.

Рита присела на парапет, опершись одной ногой о землю, и начала методично разрывать листок. Сначала на полоски, их — на квадратики, а квадратики — на ещё более мелкие квадратики, а те — на мельчайшие кусочки, песчинки, которые бесследно затеряются в космическом пространстве. Это заняло много времени, и прохладная ноябрьская ночь с меланхоличным интересом наблюдала за процессом. Рита не остановилась, пока последний фрагмент не был уничтожен.

Наконец, расправившись с письмом, она подняла голову и победно посмотрела на Зенкина. «Вот!», — говорил её торжествующий взгляд. Зенкину, возможно, было, что возразить её безоговорочной уверенности, но, если и так, он не решился.

43.

Рита вернулась домой в середине следующего дня. Привычное дело: полночи кружиться, танцевать, смеяться, отдать себя вихрю веселья; оставшиеся полночи провести у кого-нибудь (обычно у Редисова или Боброва, иногда у Зенкина, или у кого-то ещё), утром нормально отоспаться и вернуться к себе уже далеко за полдень. Рита пошарила в кармане длинного, немного бесформенного платья, нащупала ключи — единственное, что она таскала с собой. Надо же как-то попадать в квартиру. Иначе и ключи не носила бы.

Не любила связывать себя вещами. Не любила вообще чем-либо себя связывать. Ненавидела, если её связывали.

А кое-кто так и собирался сделать. Всё шло к этому. Идол… Чёртов идол… Чёртов истукан, чей взгляд везде следует за тобой.

Там не было памятников, где она шла. И даже рекламных щитов. Только пустые улицы, где порой пробегали редкие пешеходы. Но ощущение, что за тобой следят, что каждый твой шаг учитывается и заносится в неведомый список, ощущение, что где-то совсем рядом, может, на расстоянии вытянутой руки, прочертили глухую линию, границу, за которую тебя решили не выпускать, — это ощущение не оставляло Риту. Они не приказывают что-то делать, нет. Просто молча смотрят на тебя. Насквозь.

Такое могло быть и раньше, да, случалось, но чувство всегда было кратковременным, его легко было прогнать. Рита, во всяком случае, всегда справлялась. А теперь — что за дела? И откуда эта стеснённость в груди, будто и правда лишили воздуха, опутали верёвками, затянули и продолжают тянуть до предела?

Это всё письмо, да, как же она сразу не догадалась. Письмо Киры всё-таки выбило её из колеи, да и не удивительно. Столько лет минуло — и вновь все эти подколы из школьных классов и коридоров. Подлец!

Нет, не то. Письмо вызвало у неё злость, ярость, бешенство. Но не ощущение, что ловушка захлопнулась. Не страх.

«Страх? Ты сказала — страх?»

Как ни прискорбно. Да, страх. Не страх смерти, до него Рите было далеко, да и плевать она хотела на физический конец своего существования. Нет, это был страх другого рода: затеряться. Сломаться. Перестать быть собой.

Если бы только разорвать путы, раз и навсегда, остальное было бы уже не столь важно. И бояться бы стало нечего…

«Так, сейчас зайду в квартиру, и всё. Там уж никто не посмеет подглядывать за мной».

Звон ключей, звук переворотов в механизме замка. Рита открыла дверь.

Никого, — она была уверена, что именно так. Иначе и быть не могло, иначе — это уже за пределами законной реальности. Пусто.

Не, не пусто. Взгляд остался.

Рита закрыла дверь, заперлась на ключ. Она редко запиралась на ключ вообще-то. Резко обернулась на дверной глазок: не оттуда ли взгляд? Да нет, никого там нет, тем более что с наружной стороны двери смотреть в глазок бесполезно: всё равно ничего не видно.

Её не оставят. Никогда. Ни за что. Нет-нет, и не думай, Рита, мы всё видим, мы всё-всё видим, мы знаем, что ты делаешь, мы вообще всё про тебя знаем.

Она сделала вид, что не слышит шёпотов, неизвестно как проникающих в голову. Это была её квартира, в конце концов, её личное пространство, куда никто не посмел бы вклиниваться. День выдался ясный, и свет лился из окна сквозь прозрачные занавески. Пронизанная им комната стала странно воздушной, почти невесомой, как будто всё: шкафы, тумбы, сами стены, — стремилось улететь вверх. В один момент всё показалось Рите слишком светлым и мирным, чтобы нести опасность; она с надеждой шагнула к окну — к солнечным лучам.

Как же всё легко и прозрачно. Свобода?

Не свобода.

Неотрывный взгляд продолжал впиваться в затылок, просверливая насквозь. Рита в бешенстве обернулась: кто ещё здесь? А, вот ты — гипсовый бюст на столе! Конечно, вот кто и следит за ней, и как она забыла, что он здесь? Как она могла допустить, чтоб он был здесь?

Но каменная фигурка — всего лишь каменная фигурка. Она неодушевлённая. Это не настоящий идол.