Идол

Да, это наверно и нужно сейчас: подольститься, добровольно признать Его власть над собой — это, верно, Ему понравится. Этот путь, по идее, должен вывести, только осторожно…

(Тьфу, что за мысли! Я свободный человек…)

— Хм. Так по-твоему, вся власть над вами — моя?

— Да.

Правильно, правильно, именно так.

— Ну, что ж, я правитель, наверно, имею право. Или не имею?

Ещё один проверочный вопрос, сколько можно их задавать? Или Ему доставляет удовольствие их задавать, несмотря на очевидность правильного ответа? Или Он хочет удостовериться, что в отвечающем не осталось ни капли гордости?

— Имеете, — с головой так с головой, итак уже пресмыкался достаточно, нет смысла сейчас подниматься и тявкать.

— Так-таки имею… Тогда про что стихи? — вдруг гневно вскрикнул голос.

— Стихи? — пробормотал Лунев.

— Это больше, чем мы можем позволить просить, это то, что мы обязаны требовать, — с загадочной улыбкой произнёс Он. — Твоё?

— Моё, — отпираться не было смысла.

— Как же так? Ты, Лунев, в стихах пишешь одно, а мне говоришь совсем другое.

— Это… это были неправильные стихи, — ничего умнее он просто не нашёл.

Ещё через секунду:

— То, что в них написано, неправда.

— Так ты, значит, соврал? — глаза напротив полыхнули гневом. Да что Ему надо? Что за игру Он ведёт?

— Н-нет, — Лунев напряжённо всматривался — не в лицо, лицо не умещалось полностью в его сознании, только в глаза, пытаясь уловить, что же Он хочет услышать. — Я тогда действительно так думал, а сейчас… сейчас переменил своё мнение.

— Переменил?

— Переменил.

— За несколько дней?

— За несколько дней.

— Не люблю таких людей.

О-па, вот это ловушка. Какой дурацкий прокол — и из-за него теперь всё по накатанной: раз не оправдал ожидания — значит, в опале; в опале — значит, сгинь, пропади из жизни. Можно прямо сейчас к стенке: людям, которые не нравятся великому правителю, нечего делать в стране. Подождите, подождите, позвольте отмотать игру назад, я всё исправлю! Но если отмотать… Есть ли во всём разговоре момент, где другой ответ привёл бы к иному исходу? Если бы он сказал: «Нет, соврал я сейчас, а в стихах как раз вся правда». Или раньше: «Нет, права вы не имеете, любой диктат беззаконен». Или вообще в самом начале: «Не имел ни малейшего желания вас видеть и теперь не имею». И что? Во всех случаях, как бы ни вихлял он между слов и фраз, итог всё равно был предрешён. Это только казалось, что был выбор.

И тут Он заговорил, мягко, как бы мурлыкающе:

— Что же ты, Лунев? Смущаешь людей, очерняешь в их глазах законного правителя, а потом сам от своих слов отказываешься. Разве делают так настоящие поэты?

— Нет… — тихо-тихо сказал он.

— Выходит, ты и не поэт вовсе?

— Выходит, что так, — Лунев поднял взгляд и с последней надеждой заглянул в бездонные колдовские глаза.

— А просто обыкновенный бездельник, который решил побезобразничать от скуки.

— Да.

Как в точку! Казалось, Он знал о Луневе больше, чем он сам. Казалось… Да нет, не казалось. Совершенно точно, Он был поистине Мудрец. Взгляд Его без труда видел людей насквозь. И именно поэтому Ему разрешено было распоряжаться ими по собственному усмотрению. Что, без всяких сомнений, было в высшей степени справедливо.

— Вот видишь. Ты и сам не знаешь, кто ты такой, что тебе делать. Запутался в своих мыслях, словах.

— Запутался.

— И не разобравшись, воюешь со мной.

— Я раскаиваюсь.

Да, да, он раскаивается! Как можно было писать такие ужасные слова об этом человеке! Он был так близок Луневу, ближе, чем кто-либо когда-либо, Он знал про него всё, Он был самый замечательный, самый лучший. Хотелось только всецело подчиниться Ему и любить, как никого до того не любил…

— А я-то тебя насквозь вижу, Лунев. Я всё-всё про тебя знаю, — глаза лукаво улыбались. — Поэт из тебя никакой, но это не столь важно. Если будешь слушаться меня, это будет уже не нужно. Только переходи под моё крыло, не противься мне, ты же и сам этого хочешь…

«Эй! Он же тебя гипнотизирует!»

Лунев очнулся и встряхнул головой, сбрасывая завладевшее им наваждение. Да он попросту был в трансе, и этот урод чуть не навязал ему совершенно дикие мысли и чувства, чуть не заставил его делать по-своему.

— Тварь, не смей меня гипнотизировать! — он вскочил и метнул в идола гипсовый бюст на подставке.

Статуэтка пролетела в сантиметре от уха и ударилась в дальний угол кабинета. Фигура за столом и не пошевелилась.

— Рука не поднялась? — насмешливо спросил Он.

На секунду Лунев замер (как же так! я бросил точно!), потом в смертельном испуге кинулся к двери. Он совершил святотатство, непростительный проступок, и страшно даже представить возмездие, которое теперь последует. Раз и два он дёрнул за ручку двери, ещё, и ещё, и ещё раз — ничего.

— Она заперта, — сказал Он.

Тихо подвывая, Лунев сполз по двери и забился в угол. Это была западня. Кабинет — маленькое замкнутое пространство, из которого его никто не собирается выпускать. Это конец.

Подняв на секунду глаза, Лунев увидел, как медленно приближается Он, и попытался забиться ещё дальше в угол.