Идиот нашего времени

— Ну да. Теперь это моя любимая книга. Хотя тот, кто ее сочинил, ни черта не понимает в рекламе. Он думает, что в рекламе главное, что мы придумаем, ну там, сюжет, идея… Такая чепуха. В рекламе главное раскрутить клиента. Чтобы он согласился выложить баблусики. А для клиента главное — цена. Но уж если его раскрутили, то он любой сюжет схавает.

— Ну, допустим, откровенную халтуру не схавает, — возразил Сошников.

— А ты не пиши откровенную халтуру, — многозначительно подняв брови, сказал Марфа.

— Я не пишу халтуру.

— Вот и хорошо…

— Объясни только, чем тебе понравилась книга, если автор ни черта не смыслит в теме, за которую взялся?

— Ну, очень здорово, совсем не похоже на нашу жизнь. И так… фантастически, что ли…

— Лучше бы ты не читала литературу для тинейджеров. Тебе же не пятнадцать лет.

— Ой, Игорь, тебе все не нравится… Это не нравится, то не нравится. Что тогда, по твоему, читать?

— Хорошую литературу. Могу составить список.

— Ну тебя с твоим списком…

Но тут заговорил Толик, и его уж никак нельзя было остановить:

— Мне попалась интересная статейка о современной литературе. И даже так: хам в литературе… Не хам-литературный герой! А хам-писатель… Ну там много прелюдий… Литература, как особая квазирелигия… В общем много спорного… Короче, автор пытается доказать, что современная литература и произвела на свет хама-писателя… Хам буквально вышел из текста, материализовался и сел за письменный стол. Смердяков ожил и поменялся с писателем местами. А!? Как закрутил!.. Причем, в тех книгах, которые сочиняет Смердяков, в наиболее неловком и неприглядном положении оказываются чаще всего Федоры Михайловичи. И Смердяковы вовсе не вешаются, а наоборот, достигают своей заветной мечты… Надо поискать ссылочку в интернете… Интересные мысли…

Марфа наконец фыркнула и отвернулась. Ни Сошников, ни Толик уже не замечали ее.

— Так вот автор статейки не считает явление хама-писателя отклонением от нормы. Это особая социальная величина. Своего рода барометр общественных свобод. Если от очередного бестселлера несет дерьмом, то уровень свобод соответствует общемировым либеральным нормам. Или такой пассаж: чем развязнее хамство, чем популярнее, тем свободнее общество. И наоборот, чем более вылощенная литература, тем более тоталитарное общество под ее маской. А раз так, то все честные и либеральные люди обязаны присягнуть перед писателем Смердяковым. И сам автор статейки так и делает, и говорит: гении современной литературы — такой-то и такой-то. То есть гении те блеющие полуграмотные козлы, которые с простейшей метафорой управиться не могут.

— А если я не захочу им присягать?

— Враг хама — враг демократии — враг жизни! — Толик победно рассмеялся.

— Ну, допустим, я не враг хама… — Сошников поразмыслил.

— А кто — друг?

— Не друг. Пускай так себе живет, под мое молчание. А я буду свое проповедовать.

— Молчание — то же признание, потому что множит явление. — Толик ехидно заулыбался.

— Хорошо, я им враг. Пускай поперхнутся своим дерьмом. И хер с ней, с такой демократией.

Толик опять было начал смеяться. Но в это время заиграл бодрящую мелодию телефон Марфы, который она все это время держала в руке. Лицо ее мгновенно обрело слащавое выражение, даже прикусила нижнюю губку, выдержала некоторую паузу, глядя на мерцающий экран, наконец нажала кнопочку и поднесла телефон к уху. Было видно, как ее малиновый язычок нежно изогнулся меж искусственных жемчужинок:

— Алле…

В тишине все услышали чуть дребезжащий, кажущийся писклявым голосок:

— Вы уже уехали, Марина Николаевна?

— Мы совсем еще никуда не уехали. У нас машина немного сломалась.

— В таком случае поднимайтесь, будет разговор. Но сразу предупреждаю: двадцать одна тысяча — сумма немыслимая, придется сбросить.

— Юрий Евгенич, уж мы с вами обязательно придем к консенсусу.

— И подробная информационная бюллетень не реже, чем раз в две недели.

— Мы поднимаемся, Юрий Евгенич?

— Что с вами сделаешь. Жду.

* * *