Идиот нашего времени

Сошников прошел к той двери, дождался своей очереди и тоже вошел. Вместе с ним вошло еще человека два-три, стали у него за спиной. Посреди комнаты стоял стол с большим шикарным гробом, из которого выглядывало сильно напудренное лицо Коренева. Свечи по углам стола — от них сильно пахло воском. На фоне бедного жилья гроб выделялся чрезмерной помпезностью — вероятно, очень дорогой — деревянный, полированный, украшенный декором с блестящими вставками, с витиеватыми ручками, тоже блестящими. Откинутая крышка была обита волнистым атласом — изумительно белым, отливающим при этом снежным искрением. Теперь этот гроб принадлежал исключительно Кореневу. Впервые ему безраздельно принадлежала такая дорогущая вещь, которую он мог забрать с собой даже в могилу. Так что Коренев, обложенный роскошными цветами, и сам с белым фаустовским лицом, выглядел несколько смущенным от того, что впервые — не в жизни, конечно, а вот только в смерти, но все-таки впервые от своего рождения — он выглядел так богато, элегантно и расчесанно. На реальные прижизненные были похожи только заскорузлые неловкие синюшные руки покойного, связанные тряпочкой на груди.

Тут Сошников перевел взгляд на людей, сидевших у гроба. Две смутные неузнанные фигуры. Совсем не известная Сошникову пожилая полная тетка в черном, она подняла отечное лицо, пусто посмотрела на Сошникова. И женщина чуть помоложе, тоже незнакомая, но не в траурной черноте, а в чем-то вполне затрапезном — в каком-то сереньком пальтишке и красной вязаной шапке.

Наверное, времени для выражения почтения прошло достаточно. Сошников кивнул, сам не зная, что показал этим движением, и вышел в коридор. Он прошел чуть дальше, мимо душисто пахнувших елью аляповатых венков. Увидел Нину в конце коридора, возле входа на кухню. Она сидела на чем-то низком в полутьме и, сама в черном, почти сливалась с потемками, так что Сошников не столько узнал ее, сколько угадал по ее небольшой съежившейся фигуре, что это она. Подошел, не зная, что сказать. Она сама заговорила тихо и с той озабоченностью в голосе, которая неизбежно проявляется у людей во время потрясений:

— Хорошо, что ты пришел.

Он опять не нашелся, что сказать, только так же, как и в прошлый раз, кивнул и рукой, кончиками пальцев, прикоснулся к ее плечу. Он подумал, что давно не видел Нину — наверное, года два прошло или даже больше, — а разговор затеялся такой, будто они только вчера болтали о чем-то.

— Знаешь, что она сказала? — Нина отвела глаза и заговорила еще тише, с нотками обиды. — Та, его родственница… Я даже не знаю, кем она ему доводится — то ли двоюродная тетка, то ли троюродная сестра… Она сказала, что я свела его на тот свет, чтобы присвоить себе эту квартиру.

— Брось, Нина, люди в сердцах чего не наговорят.

— Господи, как все-таки нехорошо… Но я же не могу претендовать, мне это ничего не надо. Мы с Алешей даже расписаны официально не были. И я не хотела никогда претендовать. Мы теперь с Лялькой поедем к маме…

— Все уладится, Нина.

Она, кажется, немного успокоилась, но тут же отклонилась в сторону, долго посмотрела в коридор. Сошников тоже повернулся, посмотрел, но ничего особенного не увидел: так же тихо приходили и уходили люди.

— А знаешь, если сказать по правде, — вновь взволнованно начала она. — Мне всегда здесь было страшно. А тут такое… Этот дом… Будь он неладен…

— Зачем ты так? Такая милая развалюха. Удивительно, как ты могла навести здесь порядок.

— Нет, не милая. Да, есть такие развалюхи, милые. А здесь… — Она замолчала, и вдруг тихо, но при этом испуганно проговорила: — Я перед ним кругом виновата.

— Как ты могла быть виновата. Разве от тебя что-то зависело? Мы же все видели…

— Ничего вы не видели. Ничего вы не видели и ничего не знали.

Она замолчала и опять с тем же испугом и уже почти шепотом спросила:

— Как ты думаешь, мне нужно туда пойти?

— Я не знаю. — Сошников пожал плечами. — Но если хочешь, конечно, иди — никого не спрашивай. Ты здесь хозяйка.

— Ты только не уходи, пожалуйста. Там, на кухне, там ребята.

Она вдруг гибко скользнула у него под рукой. Сошников вздрогнул, посмотрел ей вслед. Было на ней нелепое, совсем длинное и широкое, перехваченное пояском на узкой талии черное платье — может быть, одолженное у кого-то для такого траурного случая, потому что, наверное, своего черного платья у Нины не было. Подбирая подол, она быстро прошла к двери в ту комнату, остановилась на входе, приподнимаясь на цыпочках, вытягивая шейку и, наконец, шагнула внутрь.

Сошников прошел в крохотный коридорчик к кухонной двери, открыл ее. Те люди, которые здесь негромко разговаривали, с его появлением замолчали.