Идиот

Через пять минут снова раздался звонок. Некто по имени Джаред интересовался, не хочу ли я подумать о том, чтобы отдать за него голос на выборах в неведомый мне комитет.

– Я вас услышала, – произнесла я и повесила трубку. В ту же секунду телефон опять зазвонил.

– Что? – сказала я.

– Селин? – это была мать.

– О, прости, – ответила я. – Я думала, ты звонишь, чтобы я проголосовала за тебя на выборах в Комитет студенческих инициатив.

– Нет, дорогуша, я не хочу быть членом Комитета студенческих инициатив. Я просто думала о тебе. Мне было интересно – как твои экзамены и как у тебя дела с венгерским другом?

Я пересказала ей сокращенную версию вчерашних событий.

– Думаю, мы больше не будем общаться, – заключила я.

– А что ты будешь делать, когда он позвонит?

– Он не позвонит.

– Еще как позвонит! Бабники всегда звонят снова. Это их лучшая черта.

Я ничего не сказала. Бабники?

– Рано или поздно тебе придется снова с ним говорить, и я бы на твоем месте продумала заранее, какую позицию занять. В смысле, давай подумаем, почему он это допустил. Вероятно, просто хотел тебя помучить.

– Помучить?

– Он хотел доказательств, что ты к нему неравнодушна.

– Но они у него и без того есть.

– Ну, возможно, тебе следует ему подыграть, показать свое огорчение и посмотреть, что будет.

Я попыталась проглотить комок в горле. В трубке послышались какие-то звуки на заднем плане. Захлопнулся металлический выдвижной ящик. «Да, ты абсолютно права, – говорила кому-то мать. – Буду через минуту».

– Извини, дорогая, – продолжила она, – в лабораторию пришел один человек, мне с ним надо побеседовать. Я позвоню завтра. Если тебя не застану, позвони сама.

– Ладно.

– Обещаешь?

– Обещаю.

– Хорошо. И не позволяй таким вещам снижать градус веселья. Вспомни о Тамерлане.

Когда мать была ребенком, мой дед утешал ее, напоминая, что их род, возможно, восходит к Тамерлану.

– Ладно, – сказала я, хотя мне ни разу не доводилось видеть, чтобы Тамерлан хоть как-то кому-то помог.

– Помни, у тебя самая прекрасная душа и самый прекрасный рассудок, и что бы ты ни делала, ты всегда поступаешь правильно. Пока, дорогая. Не забывай про фрукты.

* * *

Зазвонил телефон. А вдруг это Иван, и мне сейчас придется ему подыгрывать, выдавая свое огорчение?

– Алло?

– Привет, – сказала Лакшми. – Что делаешь вечером?

В бостонском клубе на дне рождения какого-то парня из хедж-фонда будет диджеить Нур. Это звучало ужасно, но всё равно лучше, чем сидеть у телефона, притворяясь, будто пишешь работу, и гадая, позвонит ли Иван, а именно это, по всей видимости, приготовил мне мой дурацкий мозг.

– Мне еще нет двадцати одного, – сказала я.

Лакшми ответила, что это – ерунда. В такие места попадать несложно: всё, что для этого нужно, – быть привлекательно одетой девушкой.

– Ясно, – сказала я.

– В чем проблема? – спросила Лакшми. – Ты девушка. И ты можешь привлекательно одеться. Изабель купит мне текилы, соль у меня уже есть. Когда я увижу Нура с другими женщинами, наверняка впаду в уныние, тогда мы выпьем по рюмочке текилы и изольем друг другу душу. Я наконец узнаю все твои секреты!

– Прекрасно, – ответила я, пытаясь понять, при чем тут соль.

Повесив трубку, я пару минут разглядывала Эйнштейна и выжидала, не зазвонит ли телефон. Он не звонил. Я перечитала последнее написанное предложение. Оно вышло несколько туманным. Как бы мне капитализировать эту туманность, чтобы работа вышла подлиннéе?

«Иными словами…» – набрала я.

Но предложения о действии в голову не лезли, и я поймала себя на мыслях о Юнис – мне было интересно, что она изучает, сколько ей лет, выпускница ли она, как Иван, едет ли она в Калифорнию. Я свернула текстовый редактор, открыла браузер и в поиске по университетскому справочнику набрала имя «Юнис». Их оказалось одиннадцать. И все одиннадцать Юнис, похоже, знали, как испортить мне настроение.

* * *

Лакшми была в черном топике на бретельках, в кожаной юбке и на шпильках. Ее глянцевитые губы и подведенные глаза блестели ярко и влажно. Просто красавица.

У ворот мы долго ждали Изабель, лучшую подругу Нура; она, как я поняла, приехала из Франции и отличалась суперпривлекательностью, умом, утонченностью, оставаясь при этом очень милой и заботливой. Когда Изабель, наконец, появилась, она оказалась младше, чем я представляла, на ней был пушистый белый кардиган. Текилу она принести не смогла.

– Я чувствую себя так ужасно, – произнесла она с французским акцентом.

– Ничего страшного, – сказала Лакшми. Они поцеловались. Изабель поймала такси и отправилась на открытие галереи подруги своей матери. Пока мы шли к метро, Лакшми с тоской говорила о кардигане Изабель и о том, какая та умная, и насколько непринужденно удается ей удерживаться на тонкой грани между сексуальностью и кротостью. У входа на станцию бородатый самоироничный человек распевал фолк. Я заметила среди слушателей Ивана и Юнис. Иван держал в руках мотоциклетный шлем, а Юнис – велосипедный. Казалось, они полностью поглощены пением. В конце песни они и хлопать не стали, и с места не сдвинулись.

– Ну что, – сказала Лакшми на платформе. – Как там твой таинственный мужчина?