Идиот

– Может, нам стоит посидеть тут, – сказал Иван.

Мы сели на стулья и открыли коробку с клубникой. Я взяла ягоду. И тут увидела, что она вся в грязи. Воды у нас с собой не было, поэтому я, насколько смогла, оттерла ее рукой и положила в рот. Грязь скрипела на зубах. Я взяла следующую. Такую же грязную. Я долго держала ее в руке. Иван рассказывал о друзьях, которых он вечером ждал в гости, – школьный приятель со своей девушкой в инвалидной коляске. По всей видимости, приятеля интересовали только инвалидки. Сначала он встречался с одной, потом – с ее подругой, а затем – с третьей девушкой, никак с теми не связанной, – и все три передвигались в инвалидных креслах. И все были реально классными девчонками. Мимо с ревом неслись машины, всего в паре шагов от наших лиц. В каждой кто-то находился, а то и не один. Ни у кого из них не было надобности сидеть на этих наших стульях. С другой стороны, может, там, куда они едут, еще хуже. Мы с Иваном оба уставились на ягоду в моей руке.

– Я не стану ее есть, – сказала я.

Он кивнул.

– Ее нужно похоронить. – Он встал, взял ржавую лопату и ногой вдавил острие в твердый грунт. Получилась небольшая лунка, и мы положили туда клубничину.

– Ей тут самое место, – сказала я.

– Знаю, – ответил Иван. – Может, закопаем всю эту клубнику?

Зарыв ягоды, мы вернулись к прогулке.

Пару раз я пыталась говорить, чтобы ответственность за беседу не ложилась целиком на него. Но слова всё выходили не те. Одну девушку я описала «холодной», а Ивану послышалось «голодная». Про другую девушку я сказала, что она «начинает расклеиваться».

– Расклеиваться?

– Типа, разваливаться. Сначала у нее всё идет превосходно, но потом она начинает переживать из-за всяких мелочей. – Это было похоже на афазии из нашего учебника по лингвистике: «Пишет, писал – не сегодня, а вчера».

Иван спросил, чем я буду заниматься летом. Я ответила, что не знаю. Кажется, его это удивило и даже как-то рассердило.

– Ты должна попробовать куда-нибудь съездить, – сказал он. Еще он сказал, что мне нужно подать заявление в «Летс Гоу», где издается серия путеводителей о бюджетных поездках для студентов. Если тебя берут туда автором, ты можешь отправиться на лето в любую страну мира.

Иван же сначала поедет на семь недель домой в Венгрию, а потом, вместе с Раду, – в Японию на математическую конференцию. Он сказал, что у математиков никогда нет каникул, поскольку у них вечно конференции – в частности, в Гонолулу. Он говорил о математиках так, словно они фундаментально разнятся от других людей. Это будет конференция по экологии, в которой Иван совсем не разбирался, но в своем дипломе он писал о случайных блужданиях и выдумал историю о случайных блужданиях лис и кроликов, а экологи поверили и купили ему авиабилет в Токио.

У меня возникло странное ощущение, что этот разговор был предвосхищен историей о Нине, которая солгала, будто изучает передвижение оленей и которую физика всё время уводила на восток.

* * *

В какой-то момент нашей беседы Иван заявил, что клубника растет на деревьях. Мне же всегда казалось, что растет она у самой земли на травянистых кустиках. Нет, сказал он, на деревьях.

– Ну ладно, – согласилась я. В своей жизни мне доводилось видеть клубнику, причем на кустиках, но это не представлялось неопровержимым доказательством того, что она не может расти и на деревьях.

– Ты легковерная, – сказал он.

Мы гуляли три часа. На обратном пути заблудились, и нам пришлось спускаться с крутого холма. Мне этого ужасно не хотелось. В итоге я буквально вошла внутрь какого-то дерева и на некоторое время там застряла.

– Что ты делаешь? – спросил Иван.

– Не знаю, – ответила я.

Он кивнул и сказал, что для спуска с холма есть масса путей и тот из них, который пролегает через дерево, – вероятно, не лучший. Затем стал говорить о казни Чаушеску и его жены.

* * *

Общажная комната Ивана располагалась на одиннадцатом этаже бетонной башни, смотрящей на реку. Комната была угловая – две стены с окнами, – начинались сумерки, и возникало чувство, будто ты внутри плывущего синего бокса. Далеко внизу, словно галактика, мерцали огоньки гоночных лодок и велосипедов. Я увидела светофор, о котором Иван писал, что тот переключается всю ночь – как его сердце. Когда мы уселись на пол, я уперлась в пол ладонями, чтобы ощущать твердую почву под собой. Иван объяснил, почему в комнате такой порядок: он собирается пустить сюда жить того приятеля с девушкой-инвалидом. Здание построено в семидесятые, и оно, кроме вандалоустойчивости, отличается полной приспособленностью под инвалидные коляски. Про порядок в комнате я ничего не спрашивала.

Компьютер работал. По экрану проползала надпись «Что такое искры?» Иван объяснил, что написал эту фразу как напоминание, но о чем именно – он уже позабыл.

– У меня такая же лампа, – сказала я, заметив галогенный светильник в человеческий рост, их продавали у нас в книжном. Мы с Ханной купили его вскладчину. У меня никогда не было галогенного светильника, я их даже раньше и не видела. Мне он очень нравился.