Идефикс. Часть первая.

В день встречи с Уэйдом в питейном зале произошла пьяная потасовка. Уилл пришёл в заведение понаблюдать за слонявшемся там отрепьем. Он тогда работал над новой пьесой о классовом неравенстве и искал вдохновение для диалогов в болтовне простолюдин. Несколько пьяных моряков, решивших усладиться обществом хозяйской дочери, подающей напитки, подняли шум из-за категоричного отказа. Сидни вступился, завязалась драка, в которой юноше сломали нос и пару рёбер. И пока девица, ставшая камнем преткновения, бегала по кварталу в поисках констеблей, Уэйд, не сумев остаться в стороне, ввязался в свалку, встав на сторону будущего приятеля. Так началась крепкая мужская дружба – единственное настоящее в жизни драматурга на сей день. Позже, Уильям, приметив у Сидни талант к декламации, предложил ему сыграть небольшую роль в своей постановке, оплатил уроки по актёрскому мастерству и выдал аванс из собственных средств, дабы юноша смог снять приличное жильё.

– Я битый час искал тебя по театру, – без претензии, но с лёгким порицанием, заговорил Грант, глядя на одурманенного поэта. – Здесь же совершенно нечем дышать! Уильям, эта дрянь когда-нибудь тебя убьёт!

Щурясь от дыма, разъедающего глаза, джентльмен подошёл к окну и распахнул створки. Потянуло сыростью. Дождь почти прекратился, ему на смену пришёл туман, плотный, угнетающий, похожий на пары опиума.

Набрав полную грудь воздуха, Сидни проводил взглядом лениво ползущий по улице экипаж и обернулся.

– Моя душа, ядро земли греховной,

Мятежным силам отдаваясь в плен,

Ты изнываешь от нужды духовной

И тратишься на роспись внешних стен.

Недолгий гость, зачем такие средства

Расходуешь на свой наемный дом,

Чтобы слепым червям отдать в наследство

Имущество, добытое трудом?

Расти, душа, и насыщайся вволю,

Копи свой клад за счет бегущих дней

И, лучшую приобретая долю,

Живи богаче, внешне победней.

Над смертью властвуй в жизни быстротечной,

И смерть умрет, а ты пребудешь вечно¹, – монотонно прочёл Уэйд и с раздражением отбросил в сторону сборник стихов Шекспира.

– О, всё намного хуже, чем я предполагал, – поджав губы, заключил Грант, с досадой глядя на книгу, упавшую на излом раскрытых страниц.

– Ты заблуждаешься, мой друг, – криво усмехнулся Уэйд, – всё более чем обычно…

Подойдя к креслу напротив софы, Сидни откинул полы фрака и, шумно выдохнув, сел.

– Что тебя гнетёт, дружище?

– Бессмысленность жизни? Её скоротечность? Бренность всего мною созданного? – натянуто улыбнувшись, ответил Уильям.

– Уилл, о чём ты говоришь? Ты один из выдающихся драматургов нашего времени! Разве этот вечер не доказывает твою гениальность? В театре был аншлаг!

– Гениальность? – возмущённо воскликнул поэт. – Единственное, что сегодняшний спектакль доказал – дурновкусие высшего общества! Заверни в блестящую обёртку кучу навоза, они сожрут его аппетитно причмокивая, со всей уверенностью заявив, что прежде не пробовали ничего более изысканного. Эти люди пришли в театр вовсе не ради пьесы, не в поисках культурного просвещения или утоления жажды прекрасного, ими двигало стремление быть в кругу себе подобных, показать, что они достойны и состоятельны.

– Но их мотивы не делают пьесу лучше или хуже, – попытался успокоить драматурга актёр.

Уильям сипло рассмеялся.

– Невозможно испортить то, что изначально не стоит и пени.

– По-моему, ты слишком придирчив к себе! – снисходительно заключил Грант.

Внезапно Уэйд подскочил на ноги, со злостью швырнув трубку в угол комнаты. Его глаза из-за расширенных зрачков были чернее вороньего пера. От нездорового, почти безумного, блеска в них Сидни передёрнуло.

– Я устал! Я чертовски устал от надобности быть частью этого балагана! Где оно – великое искусство? Творческий полёт? Гений ниспосланный свыше? Всё, чем я занимаюсь, это переписываю старые, поверхностные пьески, потому что именно они прельщают толпу! Людям не нужна глубокая поэзия. Они не хотят знать мои истинные мысли о жизни, о смерти, об их надменных задницах в брюках за двадцать фунтов, иначе бы ужаснулись! – давясь словами, со всей страстностью, заявил поэт.

– Так и ужасни их! Напиши о том, что уважит твой взыскательный вкус. Ты маэстро трагедии, Уильям, заклинатель людских страстей…

– И имя мне пустословие, – горько ухмыльнулся драматург, прикладываясь к дешёвому джину.

Воцарилась тишина, которая, впрочем, продлилась недолго.

– Со всем уважением, друг, но опиумный дурман не в силах решить твоих проблем…

Стоило Сидни открыть рот, как Уильям с грохотом поставил бутылку на чайный столик и, схватив со спинки стула сюртук, без объяснений направился к выходу.