Идеальный сын

В школу мы пришли на полчаса позже, дрожащие и зарёванные. Хоть в школе и гибкая политика относительно опозданий, я всё жду, что директор попросит меня на пару слов, но пока учителя держатся в стороне. То ли сочувствуют, то ли боятся, что сорвусь, – не знаю, да и всё равно мне.

Утро сегодня не задалось.

Но я задумалась. А может, всё-таки выпить таблетку. Приду домой, погреюсь в ванне и выпью. Наверное.

Не нужны тебе таблетки, Тесси.

Тебе-то легко говорить.

Никто не пишет, что, когда горюешь, тебе холодно. Очень холодно. Когда я только узнала, тело сковал мороз и всё никак не отпустит. За последний месяц мне, не спросив, дали штук пять брошюр «Как справляться с горем». И ни в одной не пишут про холод. Там всё про стадии горя: оцепенение, шок, гнев, вина. Эмоции выделены жирным, промаркированы, будто поставил галочку и всё – живи себе спокойно дальше.

Я ещё даже не вернулась домой из школы, а зубы стучат, вся дрожу. Только и думаю, как бы окунуться в кипящую ванну. Потому и не замечаю огромный черный джип у въезда в гараж. Не сразу то есть замечаю.

А дальше всё происходит мгновенно. Поворачиваю за угол, протискиваюсь между машиной и кирпичной стеной, чертыхаюсь, задевая локтем зеркало заднего вида, и вдруг вижу тебя, и по телу пробегает волна.

Ты. Правда же, ты. Стоишь у порога нашего дома. Полуулыбка – твоя. Голову чуть склонил набок – как ты это обычно. Люблю. Люблю. Люблю тебя.

На миг всё возвращается. Нет больше ни мрака, ни тумана, ни холода. Улыбаюсь: кто-то где-то ошибся. Чудовищно ошибся. А ты живой, и я люблю тебя.

И тут же в одно биенье сердца этого чувства не стало. Реальность обрушивается на меня так же резко, как слова полицейской Гринвуд, сказанные мне в тот день:

– На борту был и ваш муж… все погибли.

Не ты это. Твой брат. И как я раньше не замечала, что вы с Йеном так похожи. Глаза, например, как у тебя, карие, совершенной овальной формы. Как же мне не хватает их, как я скучаю по твоей привычке брать в ладони моё лицо и смотреть на меня этими своими глазами.

И волосы не отличишь. Только Йен стрижётся короче, в деловом стиле, как и положено партнёру в юридической фирме «Кларк и Барлоу». А так – всё тот же шоколадно-каштановый цвет.

– Привет, Тесс, – говорит Йен, делая шаг ближе, и все мои надежды испаряются окончательно, потому что он не такой высокий, как ты, а с меня ростом. В нём метр семьдесят семь, и он, подойдя, становится вровень со мной. Его – твои – глаза глядят ровно в мои.

– Привет, – говорю, не знаю, куда отвести взгляд: не могу я смотреть ему в глаза, приходится пялиться на белую дверь с чёрными петлями, ведущую на кухню.

Обнимаемся – неловко, ступни словно примёрзли к полу, и только туловищем тянемся друг к другу. Помню, когда встречались с ним раньше пару раз в год, он не пытался со мной обняться. Он только рукой мне, бывало, махнёт, скажет так: «О, привет, Тесс», – как будто я дальняя родственница на свадьбе, которую не очень-то и хотели туда звать.

На твоих похоронах вот обнялись. Не помню, кто потянулся первым – я или Йен, но теперь так у нас с ним, видимо, стало принято.

– Не могу до тебя дозвониться, – говорит Йен, едва мы друг от друга отстранились.

– Прости, заболела. Грипп, – вру я.

– Две недели? – спрашивает он недоверчиво, и я не знаю, что ответить.

– Давай, может, зайдём, поговорим, – предлагает он и, не дожидаясь ответа, уверенно идёт в сторону двери, а я волочусь за ним, как будто это вообще он хозяин, а я – гостья.

Трясущимися руками пытаюсь вставить ключ в замок. То ли всё не отойду, ведь я подумала, что тебя увидела, то ли холодно очень, но старый механизм всё не поддаётся.

– Давай я помогу. – Йен подходит ближе, жестом давая понять, что откроет сам. – В мороз нужно вверх потянуть, а то не откроешь, так и раньше было. – Жалобно скрипят петли, и дверь открывается. Йен шествует внутрь, а я остаюсь на пороге. Как же не хочется вслед за ним куда-то идти.

Йен как будто забыл, что уже двадцать лет здесь не живёт, ведёт себя так, будто дом – его, а твоя мать ещё жива и ходит, ворча, по дому.

Тесси, это мой старший брат. Он помочь пришёл.

Ну, может, и помочь. Но тебя он всегда держал за глупого подростка, а нас с Джейми – за временных попутчиков.

Ты тоже хороша. Всё, что он ни делает, воспринимаешь в штыки.

Скидываю ботинки в углу, иду в носках по полу на кухню. На холодном кафеле ноги немеют. Отопление отключили, поэтому дома такая же температура, что и на улице. Но какая разница: будь на кухне тропики, я бы всё равно ёжилась от холода.

Йен облокачивается на столешницу спиной к окну, выходящему на въезд к дому. Взгляд его падает на наш с Джейми недоеденный завтрак. В моей тарелке хлопья вздулись, образовав единую влажную массу. Вижу, как Йен хмурится: бардак вызывает в нём брезгливость. Он выпрямляется, поправляет галстук.