Идеальный официант

«В следующем году снова увидимся», — сказал Эрнест, и Жюли, помедлив, ответила: «Береги себя», и при этих словах у Эрнеста, против его воли, на глаза навернулись слезы, причем до того внезапно, что он не смог их подавить, но, к счастью, разговор уже закончился, и он быстро взял себя в руки. Сказав «пока», он повесил трубку, но из будки вышел не сразу.

Он был недосягаем, никто не знал, где он находится, никто не мог ему позвонить, зато он мог звонить кому хочет. Если бы сейчас рядом на улице кто-то стоял, возможно, он отказался бы от своего намерения, но снаружи никого не было, а значит, не было повода отступать, все казалось теперь ясным и однозначным.

Клингер жил за городом, в маленькой деревеньке на берегу озера. Интересно, что сталось с его детьми? Да какое Эрнесту до этого дело? Скорее всего, остались в Америке. В глянцевом журнале, который Эрнест листал, сидя у парикмахера, дети не упоминались, там говорилось только о жене Клингера, и то только потому, что за несколько недель до выхода статьи она умерла. По счастливой случайности Эрнест запомнил название местечка, где жил Клингер.

После недолгих поисков он наткнулся на имя Юлиуса Клингера. Телефонная книга выглядела так, будто ею никто никогда не пользовался. Эрнест бросил в щель монетку в двадцать сантимов и начал набирать номер. Его руки чудом не пострадали. Он ждал. На том конце провода раздались один за другим пять гудков. Затем послышался женский голос, возможно дочь, нет, это явно была прислуга: «Дом Клингера, слушаю», и тут же: «Здравствуйте, что вам угодно?»

Эрнест назвал свое имя, но оно ей явно ничего не говорило. Она спросила, по какому делу он хочет поговорить с Клингером.

— По личному делу, и это срочно, — ответил Эрнест.

— Срочно? Вы француз?

— Да, я француз. Мне необходимо поговорить с господином Клингером! Это возможно?

— Нет, по утрам он никогда ни с кем не разговаривает, это невозможно. А о чем идет речь?

— Это не телефонный разговор.

— Мне очень жаль, но тогда я не смогу о вас доложить. Мне необходимо знать, о чем идет речь, чтобы доложить. Вы журналист? Или писатель?

— Речь идет об одном общем знакомом.

— О ком?

— Если он узнает, о ком идет речь, он, возможно, вообще не захочет со мной разговаривать.

— Если так, значит, на то есть причина.

— Мне нужно с ним поговорить.

— Тогда просто скажите мне, в чем дело.

Эрнест слишком поздно спохватился, чтобы найти повод. На ходу не получалось придумать ни подходящего повода для встречи, ни сочинить какую-нибудь историю, поэтому он сказал правду:

— Скажите ему, что речь идет о Якобе, он его знает.

Наступило молчание, потом женский голос спросил:

— О Якобе? Вы имеете в виду Якоба Майера? — Потом она опять замолчала и наконец спросила: — Что случилось?

— Я не могу вам этого сказать. Я должен поговорить с Клингером. Якоб Майер мне написал. Я получил от него два письма. Поговорите с ним, скажите, что я хочу с ним поговорить, у меня есть новости от Якоба, плохие новости.

Но согласовывать встречу с Клингером явно не потребовалось.

— Заходите сегодня после обеда, сегодня во второй половине дня у господина Клингера будет время, и он сможет с вами поговорить. После двух. А вы знаете Якоба?

— Я хорошо его знал прежде. Так же хорошо, как Клингер, может быть, даже лучше.

— Лучше? — По горьким интонациям в ее голосе можно было догадаться, что и ей довелось познакомиться с Якобом.

10

Казалось, прежняя близость между Эрнестом и Якобом постепенно восстановилась, и Эрнест задавал себе вопрос, не связано ли это было с невиданной жарой, которая с середины июля нависла над Гисбахом, где в это время года температура обычно была более комфортной, чем в Туне или Интерлакене. Жара повергла гостей в состояние неодолимого безразличия к самим себе, другим людям и ко всему происходящему в мире. Что бы в нем ни творилось, жара все равно перевешивала, во всяком случае, днем она стирала контуры, какими бы определенными и ясно очерченными они ни казались в обычных условиях.

Только к вечеру, когда с наступлением темноты наконец-то становилось несколько прохладнее, люди начинали шевелиться, и тут же в них пробуждался неясный протест против безделья, которому все предавались днем, но против природы особенно-то не поборешься, и поэтому, несмотря на благие вечерние намерения, наутро все вновь обреченно погружались в безделье. От малейшего движения подскакивало давление и бросало в пот. Жара как в тропиках, говорили одни, причем они явно знали, о чем идет речь, потому что повидали свет; стишком душно, мозги не работают, говорили другие.

Поскольку гости в послеобеденные часы по большей части прятались в своих комнатах и сидели там при опущенных шторах или же спускались на фуникулере к озеру, чтобы искупаться, эта невиданная жара сказалась также и на графике работы персонала. Поскольку теперь, особенно после полудня, в услугах официантов нуждались меньше, чем обычно, у них появилось дополнительное свободное время. Эрнест тратил свое время на Якоба и Жюли, а Якоб отсыпался и читал.