Идеальный официант

Терпимость или, точнее, безразличие Жюли выглядело так убедительно, что казалось неподдельным. Как на самом деле живет Эрнест, она не знала. Детали ей были неинтересны. Вероятно, она догадывалась, что его жизнь однообразна. Тогда в Гисбахе он поставил на карту все, что имел, и все давалось ему легко. В Гисбахе жизнь протекала как на острове, то, что делал один, не заботило другого. Там он верил, что действительно живет, каждой клеточкой своего тела, всеми фибрами души.

Эрнест достал из почтового ящика письмо Якоба и рекламу. Не случайно — это объяснялось, по-видимому, исключительно тем, как выглядела реклама, — ему внезапно мысленно представился Якоб, стоящий перед большим белым самолетом, совершенно отчетливо: белый самолет с белым крестом на красном хвостовом стабилизаторе, а наверху на трапе стоит Якоб, он смотрит прямо перед собой и, кажется, не видит Эрнеста. На Якобе были белая рубашка, темно-красный галстук, светло-голубой пиджак и серые брюки. На уровне колена светлое пятно. Он был строен, почти не постарел, взрослый мужчина в расцвете лет, и, спускаясь по ступеням, он смеялся, и все было как прежде: серые глаза, легкие тени под глазами, волосы все такие же темные, как тогда. Казалось, не только время остановило ход — исчезли все горькие чувства и мысли, от которых Эрнест не мог избавиться в течение тридцати лет.

Якоб не изменился, и все остальное тоже осталось прежним. Любовь наполняла Эрнеста, она осталась неизменной. Щеки у него горели, еще немного — и он разрыдается. Было девять часов, он стоял на площадке первого этажа около почтового ящика. Через час начинается его рабочий день. Ему нужно на работу, нельзя погружаться в мысли. Стареющий мужчина, глотающий слезы на площадке первого этажа, — печальное зрелище.

Мираж никак не хотел рассеиваться: Якоб непринужденной походкой идет ему навстречу, как будто ничего не случилось. Вот он вышел из тени, отбрасываемой фюзеляжем самолета, и осматривается по сторонам, все еще не замечая Эрнеста. А у Эрнеста не хватало силы и настойчивости, чтобы обратить на себя внимание Якоба. Якоб смотрел сквозь него, как будто он был прозрачным, сам же сохранял всю предметную осязаемость, которая всегда была ему присуща, всю магнитную притягательность, и в этот миг Эрнест окончательно осознал, что он не сможет ему ни в чем отказать. То, чего хочет Якоб, хочет для Якоба и Эрнест, будь то даже в ущерб самому себе. Со времен Гисбаха не прошло ни дня, ни единого дня. Он не избавился от Якоба, Якоб здесь и держит его в плену. Якоб его не видит, Эрнест же не мог отвести от него глаз. Через несколько секунд картинка исчезла. Якобу уже пятьдесят, ему самому пятьдесят два. На площадке первого этажа промелькнула тень. Позже он спрашивал себя, встретился ли ему кто-то на лестнице, или ему только померещилось, он смог вспомнить лишь тень, возможно, это была его собственная.

Эрнест все еще стоял перед почтовым ящиком, уставившись в рекламный проспект, который он держал в правой руке: самолет над облаками на белом листе бумаги. Он взял письмо Якоба. Оно не обожгло ему руки. Между тем оно таило в себе не меньшую опасность. Эрнест спрятал письмо в карман брюк и закрыл почтовый ящик.

На это письмо он так же не мог закрыть глаза, как и на первое, но в этот раз он не станет выжидать три дня, прежде чем его прочесть. Он довольно хорошо представлял себе, что ему предстоит. Возвращаясь в квартиру, он шел по лестнице, судорожно хватаясь за перила, ведь каждая ступенька чуточку приближала его к истинному Якобу. Если бы он не вскрыл первое письмо, не пришлось бы вскрывать нынешнее, но, если он не распечатает нынешнее, а прочитав, не сделает то, чего требует Якоб, следующее письмо не заставит себя долго ждать. Одна неделя, две недели, — возможно, оно уже в пути.

Якоб знал Эрнеста лучше, чем Эрнест знал себя сам. Неужели у Якоба, который так легко сходится с людьми, в Нью-Йорке нет друзей — так же, как нет друзей здесь у Эрнеста? Каким же огромным должен быть Нью-Йорк и каким маленьким должен в нем казаться Якоб, если в беде ему пришлось обратиться к Эрнесту! Казалось бы, можно рассказать об этом в письме, но Якоб писал все только о себе, и во втором письме, конечно, тоже ничего не будет про Нью-Йорк, ничего про людей, которые там живут и которых он знает. Среди гостей ресторана «У горы» попадались коммерсанты, бывавшие в Нью-Йорке, можно бы спросить у них, но, разумеется, он никогда бы не позволил себе такую бестактность, как беспокоить гостей какими-то своими вопросами, таких вопросов он не задавал даже своим немногим приватным знакомым. Впрочем, кто будет возражать против вопросов, на которые любой может ответить, не выдавая ничего из своей личной жизни. Но как сформулировать такие вопросы?