Идеальная жизнь

По не вполне понятным причинам сын начинает делать фотоочерк о жизни своего отца, направленный против действующей власти, объективно представляя отца независимым фермером, который стал жертвой политики предельно допустимых цен и который не в состоянии выжить на деньги, вырученные от своего урожая. В ретроспективных эпизодах показаны события, которые возвели стену отчуждения между отцом и сыном; оставшаяся часть фильма посвящена тому, как постепенно рушится эта стена, когда сын откладывает камеру в сторону и работает в поле бок о бок с отцом. И, примерив его жизнь на себя, не оставаясь сторонним наблюдателем, начинает понимать отца.

Кульминацией фильма является великолепная сцена между отцом и сыном. Сын постоянно тянется к отцу, который продолжает держаться особняком, — они соприкасались считаные разы, когда работали рядом на кукурузном поле. Когда отец неодобрительно отзывается о его нынешней жизни, сын взрывается. Он кричит, что делал все от него зависящее, чтобы старик понял, кто он есть на самом деле, что любой другой отец гордился бы успехами своего сына и что он никогда бы не убежал на другой конец света, если бы его понимали в собственном доме. Отец качает головой и уходит. Когда отца уже нет рядом, сын замечает окружающую природу — простирающиеся вокруг поля, которые принадлежат его семье. И понимает, что в детстве стоял здесь и видел только границы этих зеленых полей, видел только то, что было по эту сторону горизонта.

А еще он понял, что отец в детстве притеснял его потому, что для него легче было предстать перед сыном в образе жестокого, властного тирана, чем признать, кем на самом деле он является — простым крестьянином, ничего не добившимся в жизни. Так пусть лучше его считают ублюдком, чем неудачником.

Во время страды устанавливается молчаливое перемирие, потому что в прошлом слова только отдаляли их друг от друга. В конце картины сын опубликовывает свой фотоочерк, который потом раскладывает на больничной койке своего отца, — впечатляющие снимки не жертвы или неудачника, а настоящего героя. В сценарии написано, что изображение постепенно исчезает. И финальная сцена: отец, моложе на несколько десятков лет, поднимает на руки улыбающегося мальчугана. Мы возвращаемся к началу. «Я люблю тебя», — говорит он. Конец фильма.

Я прочла сценарий и сразу поняла, что Алекс должен это сыграть. Но я понимала и то, что играю с огнем. Во время работы над ролью сына на поверхность может всплыть его собственная злость. А после сцен открытого противостояния отцу я могу столкнуться с гневом самого Алекса. И он вернется со съемочной площадки домой и облегчит эту новую саднящую боль, избив меня.

Я знала, что он никогда не хотел меня обидеть. И понимаю, что всему виной та часть Алекса, которая до сих пор считает, что он недостаточно хорош. Если Алекса заставить взглянуть на себя со стороны, возможно, он навсегда излечится от приступов агрессии.

Я думала, Алекс меня убьет. Он стоял в ванной и методично бил меня ногами. Его лицо было перекошено от злости, и я уже не знала, чего еще ожидать. Потом он схватил меня за волосы и швырнул на унитаз. И ушел.

Дрожа всем телом, я встала и плеснула водой в лицо. На этот раз он ударил меня по губам, что было само по себе удивительно, — труднее всего скрыть синяки на лице, и Алекс обычно не настолько терял над собой контроль, чтобы бить по лицу. Я прижала комок туалетной бумаги к сочащейся из уголка рта крови и попыталась узнать женщину, которая смотрела на меня из зеркала.

Я не знала, куда ушел Алекс, да и, если честно, мне было на это наплевать. Его поступок не стал для меня неожиданностью. Алекс закончил читать «Историю моей жизни», и я понимала, что он после этого чувствует. Это первый шаг к излечению. Второй — его согласие сниматься в этом фильме.

Я натянула халат и скользнула под одеяло, отвернувшись от той половины кровати, где обычно спал Алекс. Спустя какое-то время он бесшумно вошел в комнату и стал раздеваться. Лег в постель, обнял меня и уставился в окно на те же звезды, на которые смотрела я, пытаясь разглядеть созвездия.

— На похороны отца я не пошел, — сказал он, немного напугав меня тембром своего голоса. Хотя мы были в доме одни, есть вещи, которые лучше произносить шепотом. — Маман позвонила и сказала, что хотя он и был жалким сукиным сыном, но не явиться на похороны — это не по-христиански.

Я закрыла глаза, мысленно представляя сцену, которой заканчивался сценарий: отец, подбрасывающий вверх своего сына. Я видела Алекса, сидящего у кровати умирающего отца. Видела, как камеры снимают выпавший ему второй шанс.

— Конечно, я решил, что раз он само воплощение дьявола, то христианское милосердие на него не распространяется. Я даже на его чертовой могиле не был. — Руки Алекса скользнули по моему телу, по тем местам, куда несколько часов назад он наносил удары. — Я намерен снимать этот фильм и быть сопродюсером, — негромко произнес он. — На сей раз я хочу сам руководить процессом.