Идеал (сборник)

– Когда-то, очень давно, я работала служанкой. Знаешь, что это такое? Ты просыпаешься утром и не знаешь, зачем тебе жить в этот день. Но ты не умираешь. И не живешь. Но слышишь. Слышишь кое-что странное, это жизнь зовет тебя. A у тебя нет ответа. Тогда я решила, что должна все забыть. Все на свете. Заткнуть уши и следовать прямой дорогой. Брать у мужчин все, что они могут предложить, и смеяться при этом – смеяться над ними и над собой. И я брала. Брала все. Самое низменное, что у них есть. Чтобы стать такою же, как они. Чтобы заставить себя забыть. Но я до сих пор слышу. Слышу то, чего никто не в состоянии дать мне. Почему же я слышу это? Что взывает ко мне?

– Вы сами.

– Я? Но я ничто. Ничто и нигде!.. Ты знаешь, что я получаю пятнадцать тысяч в неделю?

– Да.

– А ты знаешь, что у меня двести пар туфель?

– Нетрудно предположить.

– И бриллиантов горстями?

– Вполне возможно.

– А ты знаешь, что фильмы с моим участием идут в каждом городе мира?

– И их смотрят люди, с которыми вы не захотели бы встретиться.

– Они платят деньги… миллионы за то, чтобы увидеть меня. Но значу ли я для них хоть что-нибудь?

– Нет. И вы знаете это.

– Я работаю. Я рассказываю им о том, чего у них никогда не было, о том, чего не было и у меня самой, o жизни, какой она могла бы стать. Я взываю к ним – но не получаю ответа. Они выкладывают миллионы за то, чтобы увидеть меня. Они пишут мне. Но нужна ли я им, Джонни? Нужна ли я им на самом деле?

– Нет. И вы знаете это.

– Я узнала это сегодня ночью. И думала, что знаю, всего час назад… Ох, ну почему ты ничего не просишь у меня?

– А что вы хотели бы, чтобы я попросил у вас?

– Почему ты не просишь, чтобы я нашла тебе работу на киностудии?

– Вы уже дали мне то единственное, о чем я мог бы попросить вас.

Кей Гонда вскочила. И яростно заметалась по комнате. Ладони ее обхватывали локти, a локти ее то и дело задевали стену, с которой осыпалась краска. Она остановилась перед ним, жестокая и безжалостная.

– Ты дурак! – прошипела она. – Ты проклятый дурак!

– Что вас так рассердило?

– Зачем ты живешь? Чего ты хочешь?

– Не думаю, чтобы я надолго задержался в числе живых. Нет нужды. Я уже видел все, что хотел.

– Что же именно?

– Вас.

Она бросила на него молящий взгляд и шепнула:

– Джонни, так чего же мы хотим, мы с тобою?

Он ответил, и каждое слово как будто бы отражалось в его глазах, и глаза его были как песня:

– Наверно, вам приходилось бывать в храме. Вы видели там людей, с почтением преклоняющих колена, когда души их вознесены к высочайшей из высот, которую они способны достичь? К той высоте, когда они понимают, что светлы, чисты и совершенны? И когда их души являются концом и причиной всего на свете? Вас не удивляло при этом, отчего подобное случается только в храме? Почему они не могут перенести подобное настроение в свою жизнь? Почему, зная высоты духа, они хотят жить вдали от вершин? А именно там и хотим жить мы с вами, вы и я. И если мы способны мечтать, то должны воплощать свои мечты в жизнь. Если нет – чего могут стоить мечты?

– Ах, Джонни, Джонни, чего может стоить жизнь?

– Ничего. Но кто сделал так?

– Те, кто неспособен мечтать.

– Нет. Те, кто способен только мечтать.

Она стояла и молча смотрела на него. Он проговорил:

– Садитесь. У нас еще есть несколько часов. Что было прежде и что будет потом – какая разница?

Она послушно села поодаль от него. Между ними находился поломанный стол с мыльницей и воткнутой в бутылку свечой. Свеча рождала пляшущее сияние на темной стене, лучики пробивались сквозь трещины в рассохшейся краске. Они говорили… так, словно мир существовал всего полчаса. Взгляды их не расставались… они словно бы соединились в долгом объятии. Они говорили… женщина, познавшая жизнь во всех подробностях, и юноша, совсем не знающий жизни.

– Джонни, – вдруг негромко спросила она, – ты сказал, что у нас осталось всего несколько часов. Почему так?

Он ответил, не посмотрев на нее:

– Просто я кое о чем подумал.

– О чем же?

– Так, ни о чем. Но об этом потом.

За пыльным световым люком в наклонной крыше небо в последнем усилии обретало мягкую, глубокую синеву. Потом… Джонни Дауэс вдруг спросил:

– Вы убили его?

– Разве нам, Джонни, обязательно говорить об этом, а Джонни?

– Я знал Грантона Сэйерса. Когда-то работал на него, мальчиком таскал клюшки в гольф-клубе Санта-Барбары. Жесткий был человек.

– Он был очень несчастен, Джонни.

– При этом кто-нибудь присутствовал?

– При чем при этом?

– При том, как вы убили его?

– А об этом обязательно нужно говорить?

– Я должен это знать. Кто-нибудь видел, как вы убивали его?

– Нет. Никто не видел, как я убила его.

Он поднялся, посмотрел на ее светлые пряди, в утомлении свесившиеся на плечо, и сказал:

– Уже очень поздно. Вы, должно быть, устали.

– Да, Джонни. Очень устала.

– Вам надо выспаться. Здесь, на моей постели. А я лягу на крыше.

– На крыше?

– Да, а что такого. Я часто спал там в жару.

– Но сейчас холодно.

– Мне все равно. Я привык. Попробуйте ненадолго уснуть. Забудьте обо всем. И не беспокойтесь. Я нашел выход для вас.

– Ты нашел выход? Для меня?