Языковеды, востоковеды, историки

После Гафурова институтом руководил Е. М. Примаков, потом Г. Ф. Ким. Оба тоже показали себя как опытные и умелые администраторы и люди государственного мышления, а образованностью его превосходили. И все-таки трудно отделаться от мысли о том, что по масштабу личности они как-то недотягивали до Гафурова. И еще думаешь: будь бы жив Бободжан Гафурович, может быть, иначе бы сложилась ситуация в Таджикистане и удалось бы избежать того, что случилось после 1991 г. с народом, который он так любил.

Мемуаристка (К. А. Антонова)

Я по существу не знал Коку Александровну Антонову (1910–2007), хотя работал ряд лет с ней в Институте востоковедения АН СССР. Видел ее в коридорах в Армянском переулке, запомнил отдельные случайно услышанные ее фразы («У меня на руках сейчас двое беспомощных: моя мама и котенок»). Позже, когда она была уже на пенсии, присутствовал на праздновании ее 80-летия и 90-летия на Ученом совете. Помню, как чествовали старушку в неизменной тюбетейке, совсем лишенную слуха, но еще активную и продолжавшую всем интересоваться и мало изменившуюся за десять лет. Но мы с ней были в разных отделах, далеки по научным интересам (она занималась новой историей Индии: Великими Моголами и британским завоеванием, а я лингвистикой) и не пересекались друг с другом, хотя рассказов о ней я в разные годы слышал немало. Задумался всерьез о Коке Александровне я лишь тогда, когда в 1991 и 1992 гг. в журнале «Восток» печатались ее весьма интересные мемуары «Мы, востоковеды…», спустя несколько лет в том же журнале появился и еще один, заключительный фрагмент. Мемуары рассказывают о коллегах-востоковедах, об Институте востоковедения, в котором много лет проработала Антонова, и вообще о тех исторических событиях, которым она была свидетелем за долгую жизнь. И про жанр мемуаров вообще, и про мемуары К. А. Антоновой в частности хочется поговорить.

Любые мемуары субъективны, а воспоминания Коки Александровны в силу ее характера субъективны в квадрате. Она не скрывает перед читателем свои симпатии и антипатии и в идейном, и чисто в человеческом плане. Она не стремится к объективности подхода, хотя иногда неожиданная объективность и многомерность возникают у нее сами собой, о чем я скажу ниже. Есть мемуаристы, которые стараются проверить и уточнить свою память, обращаясь к энциклопедиям и справочникам. Антонова иногда это даже делала, кое-где, например, добавляя кое-что из «Биобиблиографического словаря советских востоковедов» С. Д. Милибанд, но в целом она не принадлежала к данному типу. Отсюда бич почти любых мемуаров – чисто фактические ошибки – возникают у нее слишком часто. Город Бугуруслан, расположенный между Самарой и Уфой, оказывается на границе России с Узбекистаном (вообще не существующей), а про Коммунистическую академию она то пишет, что она образовалась в начале 30-х гг., то в другом месте, что ее институты эвакуировали в годы войны в Ташкент. А на самом деле эта академия просуществовала с 1918 по 1936 г.

Такие неточности нетрудно заметить. Интереснее случаи, когда неточности или преувеличения возникают под влиянием концепции автора. Вот такое место: говоря о 1935 г., она пишет, что тогда латынь «как ненужный, мертвый язык не изучали нигде». Фактически это неверно: в МИФЛИ в те годы латынь преподавали не только филологам, но и историкам, и в программу воссозданного за год до того исторического факультета МГУ этот язык входил тоже. Но Антоновой важно подчеркнуть, что в те годы в Москве презирали древность и предпочитали современность, выходя за рамки разумного. И художественный образ накладывается на реальные воспоминания (сама Антонова немного раньше, в конце 20-х гг. получила историческое образование, сокращенное до трех лет, без латыни), создавая законченную картину.

Автор воспоминаний, безусловно, исходит из своих взглядов времени их написания, а было что переоценивать. Как пишет Антонова, в детстве и юности, «живя в кругу друзей моей мамы, члена РСДРП(б) с 1904 г., я верила, что все большевики – кристально чистые, самые благородные люди на земле и если что-то мне кажется неверным, то это, очевидно, потому, что мне не дано постигнуть глубокого тайного смысла, понятного всем другим. Вступление в партию было моей самой заветной мечтой». Потом взгляды стали меняться, начиная с периода высылки Антоновой в Сибирь в 1937–1939 гг. (как раз из-за матери, арестованной за былое участие в оппозициях), вступить в партию она сначала не могла, а когда в 50-е гг. это стало можно, уже не хотела. А к 1991–1992 гг. Кока Александровна всем сердцем принадлежала к лагерю, который тогда называли демократическим.