Языковеды, востоковеды, историки

Положение Василия Ивановича было сложным: он за многое не мог не быть благодарным своему учителю, но не мог он и одобрить явно ненаучное «новое учение о языке», к тому времени уже окончательно отвергнутое лингвистами. И из этого положения он сумел выйти с честью, дав объективный и противоречивый образ незаурядного человека, принесшего много бед нашей науке. С одной стороны, «Марр засиял звездой первой величины» в «своего рода “могучей кучке” русского востоковедения», «находился в постоянном творческом горении, в неутомимых исканиях, был щедрым и неистощимым сеятелем идей». Даже в период «нового учения» Марр сохранял «способность всякий частный вопрос… ставить широко, комплексно, в контексте всей культурной истории народа». И важно то, что он выдвигал «на первый план значение».

Однако его работы в области лингвистики «с самого начала были очень неровными», а методы сравнительно-исторического анализа у него «никогда не были удовлетворительными и изобличали отсутствие настоящей школы в этой отрасли его интересов». При этом «его научная биография – неутомимое и жадное расширение материала и проблематики исследовательской работы», «неудержимая научная экспансия». Все это привело к «постепенному отходу от точных лингвистических методов». Все базовые компоненты его «нового учения» (стадиальность, единство глоттогонического процесса, классовость языка) оказались ошибочными. Поставив важные вопросы, Марр не сумел их решить, а путь, на который он встал, «мог привести только к научной катастрофе». Все очень точно. Выдержки из статьи я привожу и в очерке «Громовержец».

В той же статье В. И. Абаев высказывает интересные идеи о психологии научного творчества, применимые не только к Марру. Опираясь на положения И. П. Павлова, он пишет: «Мозговую работу ученого можно представить как постоянное сосуществование, функционирование и взаимодействие двух центров: одного, в котором рождаются идеи (творческий центр), и другого, в котором эти идеи подвергаются строгой критической проверке, контролю, селекции (центр торможения). Оба они одинаково важны и необходимы для настоящего ученого… Бывает, что творческий центр пребывает в немощном состоянии и работает по преимуществу центр торможения. Тогда мы получаем тип ученого-крохобора, выпускающего труды, где не к чему придраться, но нечем и вдохновиться… Марр был ученым противоположного склада. Трагедия последнего периода его деятельности состояла в том, что творческий центр работал у него с силой постоянно действующего вулкана, а центр торможения все больше ослабевал. Чем больше возрастал напор новых идей, рождавшихся в его мозгу, тем больше он утрачивал способность подвергать эти идеи критическому разбору». Отвергая идеи, к которым пришел «вулкан», Абаев все-таки испытывал к творцам подобного склада большие симпатии, чем к «ученым-крохоборам». О нелюбви к ним он не раз писал по разным поводам.

Уже в статье 1933 г. о фонетическом законе, первой своей теоретической публикации, Абаев противопоставлял В. фон Гумбольдта и других «основоположников» начала XIX в. их «измельчавшим» потомкам конца XIX – начала ХХ вв.: младограмматикам, А. Мейе, Ф. де Соссюру. «Наука основоположников – это наука восходящего класса со всеми свойственными такой науке качествами: смелостью мысли, широтой размаха, высоко развитой способностью обобщения. Напротив, вся последующая лингвистика… это – наука нисходящего класса со свойственной такой науке неудержимой склонностью к трусливому и бескрылому крохоборству. И когда речь идет о буржуазном наследстве, для нас В. Гумбольдт и Фр. Бопп безусловно выше и ценнее Бругманна или Мейе, так же как в философии Гегель выше Вундта, в литературе Гёте выше Метерлинка, в музыке Бетховен выше Штрауса. При всех своих заблуждениях “старики” обладали достаточной широтой и глубиной философской мысли, чтобы воспринимать язык как некое единство… Они не боялись ставить «основные» вопросы, когда их приводил к этому ход исследования. Младограмматики же полностью испугались трудностей, и, чтобы избегнуть их, они заявили, что фундаментальные вопросы, над которыми вдумчиво и смело работала мысль основоположников, вовсе не существуют или, во всяком случае, не являются предметом лингвистики».

Свои идеи Абаев высказывал в оболочке принятого тогда социологического подхода, в соответствии с которым выделялись наука «восходящего класса» и «нисходящего класса» (об этом я уже упоминал в очерке о Р. О. Шор). Однако два взгляда на язык действительно существовали и имели философскую основу («основоположники» находились под влиянием немецкой классической философии от И. Канта до Г. Гегеля, а младограмматики были позитивистами). Абаев указывал на него и позже.