Языковая структура

На основании этого можно сказать только то, что слово, обозначенное только математически и лишенное оформленной фонетически-морфологической семантики, вообще не есть слово; и слово нельзя определить асемантически. Его точное логическое определение, конечно, представляет трудности; но всякий здравомыслящий интуитивно, вполне точно отдаляет одно слово от другого. Поэтому определить слово и его границы, не зная смысла данного слова и употребляя только бескачественно значащие математические знаки, – является бессмысленным ухищрением достойным только сожаления.

Об отношении знака слова и значения слова мы говорим в другом месте. Но здесь необходимо сказать, что никакое отождествление знака и значения не может иметь места в современном языкознании. Хотя у нас раздавались голоса в пользу отнесенности знака и значения к одной области[82], тем не менее значение слова бесконечно богаче и несравнимо глубже, чем просто знак слова, о чем можно читать у Т.П. Ломтева[83]. Впрочем, этот автор слишком сильно выдвигает объективную отраженность действительности в языковом значении, что несколько снижает роль контекста для слова, которое сам же Т.П. Ломтев отнюдь не отрицает, а только старается ограничить им объективную отраженность слова[84]. Кажется, В.А. Звегинцев рассуждает более правильно:

«В плане чисто лингвистическом, значение слова определяется его потенциально возможными сочетаниями с другими словами, которые составляют так называемую лексическую валентность слова. Совокупность таких возможных сочетаний слова фактически и обусловливает существование лексического значения как объективно существующего явления или факта системы языка»[85].

Едва ли, однако, подобного рода рассуждения В.А. Звегинцева отрицают всякую возможность отражения объективной действительности в значении слова. В.А. Звегинцев хочет только выдвинуть на первый план специфику семантической стороны слова, для чего ему и необходимо непосредственно связывать это значение слова с тем, что обычно называется системой языка. А что далеко не всякое значение слова является отражением действительности, это, конечно, должен признать и сам Т.П. Ломтев, поскольку ему, конечно, известны и такие слова, которые никакой действительности не отражают, а являются чистейшей ложью[86]. Все эти детали семантической теории не должны, однако, заслонять от нас основного тезиса, который мы здесь выдвигаем: лексика в смысловом отношении чрезвычайно валентна, в то время как математические обозначения либо вообще никакой валентности в себе не содержат, либо эта их валентность чисто количественная.

И вообще, соотношение между значением слова и тем понятием, которое выражается в данном слове, весьма сложно. Г.С. Клычков, правильно указав на ряд субъективистских решений этого вопроса в зарубежных системах операционализма, бихевиоризма, ситуативизма и вообще всякого буржуазного семантизма и неопозитивизма[87], совершенно правильно учитывает сложность соотношения понятия, функционального значения и предметной отраженности[88] в лексике, и тем самым, в языковой полисемии.

Учение И. Трира и его группы о «семантических полях» мало пригодно для конкретной лексикологии и лексикографии ввиду своего неогумбольдтианского логицизма, доведенного до крайней степени в результате использования реляционистских воззрений Ф. де Соссюра[89]. Тем не менее, даже и это учение до основания уничтожает математическую сводимость слова до степени бескачественного полагания мысленного акта, поскольку для И. Трира предметом языкознания все же являются многопланово значащие, но никак не одноплановые системы арифметических счислений.

А.А. Уфимцева в специальной работе по английскому языку конкретно изучает эту многоплановость слова и его связанность вообще со всей системой данного языка[90], так что одноплановые и бескачественные акты полагания, которыми пользуются математики, оказываются здесь не только не применимыми, но просто непонятными и незначащими. М.М. Гухман, прекрасно понимающая тот замечательный вклад в языкознание, который был сделал В. Гумбольдтом[91], но в то же время весьма четко учитывающая как его собственный идеализм, так и разнообразные крайности лингвистики XX в., оказавшие весьма ощутительное влияние на виднейшего современного неогумбольдтианца Л. Вейсгербера, тоже глубоко разбирается в семантической сложности языка, решительно мешающей всякому отвлеченному математизму.