Язык жестов

парам
писем век недолог
наших писем быстрый ящик
нас с тобою сонных голых
нас-
тоящих

некто
пишет приезжай мол
кто-то пишет мол приеду
где твое мол смерте жало
и
победа

мы с тобою
пишет некто
я не знаю пишет кто-то
некто письма черной меткой
до
икоты

дальше
некто снова мечет
мелкий бисер ах останься
словом
происходит нечто
вроде сальсы

кто-то
вяло отвечает
наших писем век недолог
утром
над остывшим чаем
сонный
голый

парам
настоящим парам
это было бы не больно
парам
парам
парарáрам
эти
войны

парам
если бы не в письмах
парам
например, обнявшись
парам
то не этот быстрый
парам
ящик

парарáрам
были вместе
парарáрам
навсегда ведь
парарáрам
целый месяц
парам
падать

«Остынь-остынь – и дует на ладонь…»

Остынь-остынь – и дует на ладонь.
Рассвет уж вот, весь животом наружу,
весь рыже-красный, с голой требухой,
бухой,
волочится и воет, и потом
ложится истекать и иссякает,
и между звеньев, будто между дел,
как, между тем, он жалобно дудел
в свою дыру внутри Его сплетенья,
а датчик изнутри как принц бил в темя
истерикой морзянки кровяной.
Давно
распалась цепь и больше ничего
за этими словами кроме имя,
не ими ли мостится тропка в ад
ад будет свет, сказал mon couer и плакать
о том, что ничего не стоит ни-
чего и ничего не объясняет
из этой беготни
и еботни
и ничего ничто не означает
и зайчик мой, который там, внутри,
умри.
Глухой озноб, как боже мой берет
и режет изнутри свои узоры
и достает из ящика на свет
из черепной продавленной коробки
фарфоровую крошку бытия
которой нет белее
и похоть рук Его, по локоть в чешуе,
плоть рыбака разделывает; разве
не навзничь Он в разверстое кладет
свои игрушки: сломанных солдат,
безглазых мишек, ишаков, мышей,
конфеты голые без кожаных оберток
и балерин в беретках
без ноги
не говорит им «сгинь», но зашивает
прилежно внутрь все это зверье
безгласное в постели
но падкое на межутробный вой
и это полный боли короб Твой
а ключ потерян.

Жена Лота ложится спать