Язык в языке. Художественный дискурс и основания лингвоэстетики

В языковом эксперименте мера самоорганизации оказывается повышенной, ибо в нем присутствует ярко выраженная установка на самоописательность. В поэтическом эксперименте происходит, выражаясь словами О. Мандельштама,

непрерывное превращение материально-поэтического субстрата, сохраняющего свое единство и стремящегося проникнуть внутрь себя самого [Мандельштам 2003: 700].

Взгляд на язык как на нечто самодовлеющее определяет один из существеннейших аспектов авангардной революции поэтического языка – «осознанное и подчеркнутое обращение языка на сам язык» [Левин и др. 1974: 287]. Авторы данной статьи приписывают этот принцип акмеистической поэтике Мандельштама и Ахматовой, но, по нашему мнению, он справедлив и по отношению ко всей экспериментальной литературе. В случае акмеизма и футуризма мы имеем лишь разную степень реализации эксперимента в языке, которая определяется эстетическими установками. Преобразование языка как таковое интересует футуристов, но не интересует акмеистов.

В художественном тексте авангардного характера большую роль играет автокоммуникация, художническая рефлексия. Некоторые философы и филологи (М. К. Мамардашвили, В. П. Руднев, Н. А. Фатеева) связывают это обстоятельство с возникновением нового типа культурного пространства – человеческого подсознания. ХХ век

вывел на поверхность стихотворного текста многие автокоммуникативные мотивы и приемы, скрытые в XIX в. «классической» гармонической формой, а затем распространил их действие и на новый тип лирической прозы [Фатеева 2003: 82].

Таким образом, авангардность словесного искусства состоит, помимо прочего, и в новом по отношению к предшествующей литературе сознательном опыте, основанном на подсознательных процессах языкового творчества. В ходе такого опыта многие текстопорождающие механизмы языка из области внутренней речи вступают в область речи внешней.

Сам акт художественной коммуникации становится внутренним, в нем оказываются слитыми не только отправитель и адресат, но и акт порождения и воспроизведения текста, т. е. запрограммированный код восприятия основного поэтического сообщения оказывается вписанным в сам текст. Текст превращается в воображаемый автодиалог с метаописанием, с чего, собственно, и начинается «сознательный опыт» и расподобление его с непосредственной фиксацией «бессознательного» [там же].

Новый сознательный опыт в авангарде, вкупе с новым жизненным опытом, потребовал нового типа общения [Faryno 1988: 52]. От классического коммуникативного акта, построенного на передаче сообщения от одного коммуниканта к другому, авангард потребовал усложнения и углубления структуры. Возникла внутренняя необходимость (если воспользоваться термином В. Кандинского) в принципиально новой семиотике с иным семиозисом. Семиотическая особенность художественной коммуникации удачно подмечена И. П. Смирновым:

Если в повседневной коммуникации мир объясняет речь, то в литературном творчестве речь объясняет рождение речи (тогда как в научных текстах речь объясняет мир) [Смирнов 2001: 154].

Развивая эту мысль, можно предположить, что в языковом эксперименте авангардной формации коммуникация захватывает сразу два последних параметра. Коммуникативный процесс (именно «процесс», а не «акт») проходит в языковом эксперименте через две стадии. Объясняя рождение самой себя (это и есть «самореференция», или «самоорганизация», в нашем понимании), поэтическая речь здесь стремится в то же время объяснить мир, подобно научному дискурсу128.

Языковое новаторство Андрея Белого между художественным, научным и философским дискурсами

Язык есть орудие художественного творчества и язык есть орудие дознания…

А. Белый. О художественном языке (1920)