Язык шипов

– Отец, – притворно нахмурился Фредерик, подмигнув щелкунчику, – не докучайте Йозефу расспросами. Я обещал ему вкусную еду и веселье, а не экзамен.

Его потчевали жареным гусем и лепешками с изюмом. Он слизывал сахарную пудру со сладких слив, пил кофе, сдобренный тмином, потом – вино из крохотных рюмочек. Запахи кружили голову, сводили с ума, однако он помнил, что обязан держать себя в руках. Боковым зрением он видел темное пятно шкафа у стены, похожее на гигантскую распахнутую шкатулку, полную стеклянных глаз, растопыренных рук и ног. А еще среди гостей был Дрёссен – человек в бархатном сюртуке, тот самый часовщик, который прежде глядел на Клару так, будто хотел по винтику разобрать ее на части, а теперь сверлил холодными голубыми глазами его, щелкунчика.

И снова воспоминание: Дрёссен открывает шкаф и тянется к нему. «Говори, – шепчет часовщик, – открой мне все ее секреты». Щелкунчика обожгло стыдом. С какой легкостью он предавал Клару, рассказывал о самых сокровенных ее желаниях, перечислял места, где они бывали вместе, – в подробностях описывал каждый пейзаж, каждое волшебное существо. Его не нужно было пытать, он просто говорил. Его создали не воевать, а шпионить.

И этого уже не исправишь. Он сознавал, что необходимо сохранить собственное «я», удержать стремление выйти из дому, пройти несколько шагов, хотя бы распахнуть дверь или выглянуть в окно. Кеттердам – надо запомнить. Однако мир вокруг начал расплываться. Запах духов, пота, рука Фредерика на его плече, лихорадочный блеск в глазах Клары во время танца. Откуда он знал танцевальные па, сам не мог сказать, однако они кружились и кружились, и она шептала ему на ухо: «Забери меня отсюда».

Щелкунчик поцеловал Клару под лестницей. Фредерика он поцеловал в полутемном коридоре.

– Ты любишь ее? – спрашивал Фредерик. – Не мог бы ты любить и меня?

Он любил их обоих. Он не любил никого. Во тьме, за пределами круга света, который отбрасывал плясавший в камине огонь, щелкунчик уловил блеск черных глаз-бусинок, сверкание крошечной короны. Крысиный король, догадался он. Моя жизнь началась, когда у меня возникли собственные желания. Щелкунчик подумал о дороге, убегающей за поворот. Что там, за поворотом?

Гости постепенно расходились – одни уезжали в экипажах, другие отправлялись наверх спать.

– Ты можешь ночевать в моей комнате, – предложил Фредерик.

– Хорошо, – сказал щелкунчик.

– Я приду к тебе, – промурлыкала Клара.

– Хорошо, – сказал щелкунчик.

В комнату Фредерика он не пошел. Стоя на лестнице, ждал, пока слуги погасят свечи и внизу затихнут шаги. Дождавшись, спустился в столовую. Час пробил. В стене темнел дверной проем, ведущий в большой мир, но перед уходом щелкунчик должен был еще раз увидеть свой шкаф.

В лунном свете, что струился через оконные стекла, столовая напоминала камбуз корабля, затонувшего в глубокой пучине моря. В углу безмолвной тенью стоял шкаф. В опустевшем помещении он казался больше.

Щелкунчик медленно подошел к шкафу, слушая гулкий стук своих каблуков, втягивая ноздрями запах остывших углей и свежий древесный аромат сосновых веток на каминной полке и над окнами. Приближаясь, он видел в стеклянных дверцах свое отражение – темный силуэт, который все рос и рос. Когда он вгляделся внутрь, его взгляду предстала зимняя картина из сахарных мышек и миниатюрных деревьев, марширующие солдатики, марионетки на провисшей леске, безжизненно опустившие головы, равнодушные розовощекие куклы с полуприкрытыми глазами.

– Я вас знаю, – прошептал он и коснулся пальцами стекла. Его слова были обращены к подвешенным на ниточках изящным маленьким феям с ажурными крылышками, в легких, как паутинка, нарядах, к широкобедрой Матушке Жигонь и Королеве леса, обладательнице зеленой кожи и серебристых рогов.

– Их всех создал я.

Резко развернувшись, щелкунчик увидел Дрёссена, который наблюдал за ним с середины комнаты. Нежным, как сливочный крем, голосом часовщик продолжал:

– Каждый шарнир, каждый мазок краски – дело моих рук. Я сотворил мир ее грез, опираясь на твои подробные рассказы, но она все равно любит кукол, а не меня. – Он двинулся к шкафу – бесшумно, словно парящее в воздухе перышко или струйка дыма. – Ты впечатлен моим искусством?

Щелкунчик понимал, что должен кивнуть и сказать «да», потому что это был часовщик, о котором предупреждал Крысиный король, – тот самый, что хотел заполучить Клару, ее богатство, или семью, или что-то еще. Но слова застряли у щелкунчика в горле.

– Признаюсь, я тщеславен, – сказал Дрёссен. – Люблю, когда на мои шедевры смотрят, когда дети весело улыбаются. Восторг в их глазах питает меня. Однако я и сам не подозревал, на какие чудеса способен.

Теперь часовщик стоял совсем близко. От него пахло табаком и льняным маслом. Запах был знакомый.

– Мне пора, – сказал щелкунчик, радуясь, что все-таки может говорить.

Дрёссен коротко рассмеялся.

– И куда же, позволь спросить?

– В Зирфорт. Там стоит мой полк.

– Ты – не солдат.