Язык птиц

Воспроизведение подобных же рифм в русском переводе нецелесообразно по эстетическим соображениям и сложно в силу грамматических причин. Известно, что русский язык избегает морфологически однородных рифм, и нанизывание в переводе подобных рифм (ходил — просил — вонзил..., домами — садами — прудами..., сверкая — слагая — считая...) чрезвычайно снизило бы художественный уровень перевода. Но дело не только в этом. Даже если переводчик и смирился бы с такой необходимостью, воспроизведение рифм этого типа ему просто не удалось бы в силу различий в грамматическом строе языков. Ведь характер окончаний слов в агглютинативном староузбекском языке существенно отличается от характера окончаний слов в русском языке с его флективным строем. Если, например, в староузбекском языке все имена существительные в обоих числах склоняются одинаково и, следовательно, в форме одного и того же падежа могут рифмовать друг с другом, то в русском языке, как известно, есть несколько типов склонения, и одинаковые падежные формы от разных слов имеют различные окончания, исключающие возможность использования их для рифм.

Однако рифмовка одинаковых грамматических форм — не единственная возможность рифменного оформления стиха в староузбекском языке. У Навои в поэме «Язык птиц» встречаются и такие морфологически различающиеся рифмы, которые схожи с рифмами, привычными для русского стиха: сингил — онглагил (сестра — пойми), кичик — жуссалик (маленький — дородность), иттофок^—яхширок (союз — лучше), бил — тил (знай — язык) и т. п.

Ответ на вопрос — какие рифмы Навои не употребляет, однозначен: он не использует рифм, невозможных в силу особенностей просодии, и рифм неточных. Поэтому переводчик должен использовать все возможности рифмовки в русском языке в пределах допускаемых языком точных рифм. Стиху Навои свойственно высокое совершенство формы, что проявляется, в частности, в отточенности и чеканности рифм. Это — традиция поэзии на персидскотаджикском и тюркских языках, приобретающая в творчестве поэта столь яркого дарования, как Навои, особую степень художественности. Среди точных рифм Навои выбирает точнейшие, и переводчик должен стремиться воспроизвести эту особенность техники Навои — ставить в исходе строки слово не просто рифмующее, а рифмующее с наибольшей точностью. Мне представляются наиболее соответствующими духу и стилю поэзии Навои рифмы с одинаковым опорным согласным:

Знайте, все я сказала, моля о защите,
Погубите меня или средство сыщите (2865).

И сложенью стихов положил я начало,
И напевность их тюркскою речью звучала (3546).

Навои иногда прибегает к неожиданным возможностям рифмовки, и потому мне казалось допустимым (в определенных пределах) употребление таких точных рифм, которые характерны не для русской классической поэзии, а для поэзии новейшего времени:

Как-то, немощным телом к поклаже приладясь,
В город брел этот муж — высших помыслов кладезь (2147).

Будет сердце таким — называй его сердцем,
А не будет — нет веры подобным зловерцам (2362).

И поведал другой — тот, что голову щупал:
«Вроде как бы скала, а вершина — что купол» (2666).

Зазвучал их рассказ и различие выдал:
Схож один с божеством, а другой — словно идол (3267).

Навои, следуя духу традиции, широко применял поэтические приемы, основанные на игре рифм. Составные и омонимические рифмы высоко ценились любителями поэзии того времени. Для создания таких рифм русский стих предоставляет широкие возможности:

Что за суть у тебя — ни ума, ни стыда в ней,
Сам забавен, а речи — еще позабавней! (1285)

Шедший люд издевался отвратно и зло,
Он же мог бы стерпеть и стократное зло (1238).

Лишь смиреньем и смог бы достичь я его —
У подножия трона величья его (2308).

Ты сокрыть это дело покоишь стремленье,
Ну и нами владеет такое ж стремленье (2872).

Жаль трудов и надежд — не далось их сберечь нам,
Жаль нам помыслов наших о счастии вечном (3133).

Я не мог речь иную постичь и слова,
Другом сердца мне были лишь птичьи слова (3499).

6