Явка в Копенгагене: Записки нелегала

— Опасно шугать изволите, — прохрипел он. — То, что у нас есть… да, то при нас. Не забывайте: в стране военный режим, и мы можем сделать с вами все, что нам заблагорассудится. В наших руках ваша жена и дети. Они здесь. Ваша жена нам уже все рассказала. Она молодец. Умная. Но если вы будете продолжать упорствовать, то мы пытать, конечно, будем, но сначала не вас. Нет, не вас! Пытать будем ваших детей на глазах у вас и у вашей жены. А тогда посмотрим, что вы предпочтете: говорить или иметь психически и физически изувеченных детей и ненормальную жену.

А ведь она у вас вон какая красивая. Вы же не допустите, чтобы ее отдали в казарму солдатам? И если я вас не убедил, это приведет лишь к тому, что мы вас всех в конце концов прикончим и сбросим в какую-нибудь яму на свалке за городом, с детьми вместе. Вы проиграли. У вас нет выхода. Говорите, а то будет худо! Это я вам обещаю. Вы понимаете? Ваша игра окончена! И забудьте о том, что вам помогут. Забудьте! Не помогут вам! Вас предадут забвению. Никому вы не нужны! Никому! А кроме того, мы объявили вас перебежчиком, предателем!

«Эко разошелся! — думал я. — Подумал бы, что блефует, если бы не десятки людей, бесследно исчезнувших».

Этих пропавших без вести после 1976 года, когда был вторично свергнут перонистский режим, насчитывались тысячи. Военный режим уничтожал оппозицию физически.

— Даю вам полчаса на размышления, — сказал он. — Уведите его.

И снова черный мешок, снова та же камера, не камера — карцер. Во дворе не умолкал плач ребенка. Он то становился сильнее, вплоть до хрипоты, то затихал.

«Играют на нервах, сволочи, — думал я. — Первая стадия завершена. Необходимо принимать какое-то решение. Ситуация, как говорят у нас, неприятная. Пренеприятнейшая. В США или в Англии потребовал бы адвоката. Хотя и там бывают ситуации — не дай, не приведи, но уж детей-то… А здесь, в католической стране… Жену в казарму… Хороши католики!.. Детей в яму… «Веста» заговорила… Брехня! Одно очевидно: у них в руках достоверная информация— русский шпион в Аргентине! Приехал из Москвы подрывать устои аргентинского общества! Русский шпион! Что еще им известно? Похоже, что улик пока нет, а это что значит? Что у них информация, полученная из какого-то надежного источника. Почему арест? Накануне поездки в Чили? А может, я их чем-то напугал? Только-только начали разработку, а объект уже смывается? Если начнутся пытки, методы их известны. Начнут пичкать всякой дрянью. Потеряю контроль над собой. А если детей? Вряд ли. Блефуют. Следует ли доводить до этого, чтобы терять контроль над собой? «Пикана электрика»: раздевают догола. Руки сзади в наручники, ноги связывают, клеммы от магнето — к языку и к половым органам, кладут на бетонный пол, обливают водой и дают серию электрических разрядов. Объект пытки бьется в мучительных судорогах, извиваясь на мокром холодном бетонном полу. Разряды следуют один за другим. Десять минут, полчаса, час… Потом — невменяемость. Затем — ведро ледяной воды, и все заново. Врач контролирует состояние заключенного. Все это в деталях описывалось в демократической печати. Ясно одно: необходимо принимать решение. Решение нелегкое. Возможно, неверное. Решение на двойную игру. В чем-то придерживаться основной легенды, в чем-то— отступного варианта, предусмотренного на случай ареста. В ходе допросов будет ясно, что именно известно противнику. Насущная задача: а) сообщить в Центр о случившемся; б) убедить СИДЭ, что паша цель— США, а никак не Аргентина. После Чили я должен был поехать в США, с заданием: узнать о судьбе куда-то исчезнувшего агента; в) нашей работе здесь — конец. Поэтому необходимо попытаться выбраться отсюда домой. Всем вместе! Если удастся. Я вовлек моих во все это, мне и выручать. Итак, домой! Только домой! А пока — небо в крупную клетку.

В кризисной ситуации время спрессовывается в мгновения. Будь я один, я бы с ними по-иному беседовал. Или молчал. Но… Разрабатывая отступной вариант легенды, Центр учитывал возможность ареста и что у противника есть средства и методы, чтобы заставить заговорить любого. Отступной вариант для того и придумывается. Но… по этому варианту я фигурировал как простой агент. Здесь же они уже спрашивают, в каком я звании. Они знают, что я офицер. Значит, все же наводка? И паводка точная. Выдающийся разведчик Рудольф Абель вспоминает, что когда на первом допросе сотрудник ФБР назвал его полковником советской разведки, то он сразу понял: это — предательство. И не ошибся.

Но я в тот момент факт утечки информации из Центра невольно отодвигал на второй план, больше связывая наш арест в первую очередь с недавней поездкой «Весты» в Союз. Моя мысль мучительно билась именно вокруг этого: «Весту» могли вести через всю Европу. Могли фиксировать моменты постановки «Вестой» сигналов о прибытии-убытии и прочее.