Ястреб халифа

Сопроводительное послание, прилагаемое к письму наместника Саракусты, было составлено по всем правилам и написано изящным почерком насх[13] с прекрасно выдержанными по размеру буквами алиф[14]. Но, как уродливое пятно на белой верблюдице, все портила досадная ошибка, допущенная писцом: вместо «Неужели ты, да возвеличит тебя Всевышний, сорвал с меня покров своих милостей и лишил меня щедрот своей дружбы?» было написано «лишил меня щедротами своей дружбы».

Аммар пришел в страшную ярость: стоило ли выбирать калам из лучшего басрийского тростника и выводить заглавные буквы почерком сульс[15], чтобы вот так опозориться и испортить дорогую бумагу? И он написал наместнику Саракусты: «Что же ты шлешь мне послания с ошибками? Бичом убеди своего катиба в необходимости соблюдения правил».

Свое ответное письмо Аммар отдал начальнику тайной стражи Исхаку ибн Худайру. В ведении хитрого и склонного к коварству ибн Худайра находились почтовые станции и, конечно, пересылаемые через них письма.

«Посмотрим, через сколько дней выпорют дурака», – с удовлетворением подумал Аммар. Ему самому было любопытно, насколько быстро получится обменяться недавно заведенной голубиной почтой с далекой Саракустой.

Так он подумал – и с неменьшим удовлетворением осмотрел обеих присланных женщин.

Эмир Саракусты почтительнейше уведомлял его о достоинствах каждой. Обе были купленными невольницами, которых берут не для потомства, а приближают к ложу ради наслаждения. Одной уже исполнилось восемнадцать, и ее привезли из Ханатты – она утратила чистоту, зато была обучена всем премудростям любовного искусства. Аммару уже приходилось смотреть на бесстыжие и попирающие целомудрие книги ханаттани с рисунками и миниатюрами, от которых кружилась голова и восставало все, что могло восстать у мужчины. На этих изображениях не сразу можно было понять, сколько человек проделывают то, что происходит между мужчиной и женщиной, и кто из участвующих в забавах мужчина, а кто женщина, – настолько замысловатыми оказывались позы, в которых сплетались гибкие смуглые тела на рисунках.

Даритель сообщал, что ханаттянка «искусна в игре на флейте – во всех смыслах, мой повелитель», и Аммар, сообразив, что имеется в виду, осмотрел женщину еще раз. Та выдержала взгляд с не подобающим женщине ее положения бесстыдством. Лицо ханаттянки было открыто как лицо рабыни-язычницы, а шелковое платье едва сходилось на пышной груди. Талию девушки охватили бы две ладони, и чеканный пояс перехватывал ее, как спинку осы. Красавица была смуглой, как все уроженки Ханатты, каштановые волосы завивались в крупные мягкие локоны. Большой и пухлый рот изгибался в бесстыдной улыбке, а глаза смотрели нагло и приглашающе. «Она наездница среди наездниц, неутомимая в скачке», – расхваливало девушку письмо.

Вторая невольница была из верующих ашшариток, и ее выписали из столицы. Она оказалась полной противоположностью ханаттянке: девственна, стыдлива, с белой гладкой кожей, черноволоса – несколько худощава на Аммаров вкус, зато искусна в игре на лютне. Под игрой на лютне имелась в виду именно игра на лютне, безо всяких подвохов. К тому же девушка, несмотря на юный возраст (ей едва исполнилось тринадцать), прекрасно слагала стихи. Таких невольниц в столице принято было покупать ради нового философского поветрия – любви-узри, не предполагающей соития. Во всяком случае, в течение какого-то времени, которое влюбленные проводили в разжигающих ласках. По правилам игры позволялось лишь «срывать тюльпаны уст и наслаждаться гранатами грудей».

Самым притягательным в развлечении было то, что с возлюбленной полагалось соединяться в собрании – хотя Аммар, попробовав сам, решил, что только в собрании это и возможно. Останься они наедине, он бы не устоял перед желанием сгрести женщину в охапку и поступить с ней как мужчина поступает с женщиной. Впрочем, возможно, он одичал на этой войне, пребывая вдали от столицы, в окружении старых вояк, которые, глядя на модные новшества, бурчали, что женщина дана мужчине как пашня, и ее нужно пахать за занавеской, а не лизаться с ней, как котенок, за подушками.

Еще раз посмотрев на обеих невольниц, сначала на каурую, потом на черненькую, Аммар решил заняться ими, не откладывая.

… За подушками они оказались, когда вино уже кончалось. Аммар забрал лютню из рук девушки, и они опустились на ковер за валиками и отороченными бахромой и кисточками майасир. Белолицая красавица нежно вздыхала, они жадно целовались. Среди немыслимого числа шелковых одежд, скрепленных шнурами на застежках, он не сразу нашел ее плечо. И уж совсем не скоро его ладони добрались до прохладной кожи грудей. Девушка разожгла Аммара так, что пришлось ее оттолкнуть. Тяжело дыша, халиф поднялся и пошел к себе во внутренние комнаты. Хотелось чего-то простого и понятного, и Аммар велел привести ханаттянку.

Без длинных вступлений он приказал ей раздеться, прилег на высокие подушки, поставил женщину на колени и разрешил доставить себе удовольствие.