Ястреб халифа

– Тебе лучше не ходить сегодня во дворец, – спокойно и негромко сказал Тарик.

Ибн Худайр застыл с прижатым ко лбу платком.

– Садись на своего мула, о Исхак, и поезжай прямо в поместье. Не заворачивая домой, – нерегиль продолжал безмятежно улыбаться и смотреть на начальника тайной стражи прозрачными, как ледниковые озера, глазами.

Старый вазир опустил руку с платком, мягко отвел от плеч руки мальчишки – погоди, мол, – и тихо сказал:

– Да благословит тебя Всевышний, Тарик. Я обязан тебе.

И, подумав, сказал:

– А знаешь, Тарик, я тут подумал: а не составишь ли ты мне компанию? У меня в имении прекрасная соколиная охота.

Нерегиль покачал головой.

– В приказе было сказано – явиться в столицу, – тонко улыбнулся ибн Худайр. – Ты явился, разве нет? Про то, что тебе нельзя из столицы уехать на охоту, в приказе не сказано ничего.

Тарик рассмеялся и сказал:

– У меня будет к тебе просьба, о Исхак. Разреши мне сегодня остановиться на ночь в твоем доме в Нахийа Шафи.

– Сегодня на ночь?.. – откликнулся ибн Худайр, прищуриваясь. – Боюсь, мой друг, этой ночью мой дом тебе может уже не понадобиться.

– Это уж как судьба решит, – посерьезнев, тихо ответил Тарик.

И они, пристально посмотрев друг другу в глаза, поклонились и попрощались.

Приложив ладонь ко лбу, нерегиль посмотрел в сторону широкой ухабистой дороги, над которой в безоблачном небе четко вырисовывался зеленый купол внутренней резиденции. На дороге поднялась пыль – в ее клубах резво рысили мускулистые зинджи-носильщики, раскачивая накрытый отрезом красного шелка треугольный паланкин. Завидев цвета халифа, люди шарахались с дороги.

Мальчишки подобрались, глядя на то, как посерьезнел и выпрямился их господин. Наконец, зинджи, тяжело дыша и поводя мокрыми вороными боками, установили паланкин прямо у края ковра, на котором сидел нерегиль.

Боковая циновка откинулась, но под ней оказалась натянута прозрачная кремовая ткань. Из-под нее высунулась смуглая тонкая ручка в широком прорезном браслете – пальцы невольницы сжимали крохотный свиток, запечатанный красным халифским воском. Тарик быстро взял письмо и вскрыл его. И, не сумев сдержать вздоха облегчения, улыбнулся.

На полоске дорогой бумаги-киртас была выведена красивым каллиграфическим почерком всего одна строчка.

«Хорошо, жди меня там, где сказал, во имя Милостивого».

Дом Исхака ибн Худайра в квартале Нахийа Шафи,

вечер того же дня

Зарифу никак не удавалось справиться с любопытством, и он то и дело украдкой поглядывал на всадника, гнедого хадбана которого он вел под уздцы. На идущей среди сосен песчаной дороге стремительно темнело, и Зарифу становилось боязно: в темноте леса им могли встретиться и джинны, и разбойники – и еще неизвестно, которая из встреч была бы хуже. Он бы уже давно запалил свечу, но господин строго-настрого приказал не зажигать никакого огня по дороге. Так и сказал: встретишь, мол, человека у калитки под стеной Алой башни, той, где тропинка вся чертополохом заросла, посадишь на коня и отведешь сюда вот. В здоровенный пустой дом посреди огромного парка, где среди сосен и зарослей лещины бродили олени и косули.

Завидев впереди высоченную знакомую ограду – из тесаного серого камня, с мощными воротами, перед которыми лежали, по местному обычаю, каменные львы, – Зариф обрадовался и прибавил шагу.

И снова украдкой кинул взгляд на человека, который раскачивался в высоком ашшаритском седле на спине хадбана. Вроде человек как человек: юноша в тюрбане сизого шелка, безо всяких украшений, – и в дорогом узорчатом кафтане с золотыми пуговицами. В простых белых штанах и сандалиях. На поясе висела старинная красивая джамбия.

Зарифа смутно что-то беспокоило, только он не понимал – что. Что-то было с этим юношей не то. Кафтан дорогущий, не нашей выделки, аураннского шелку, – а штаны под ним из обычного хлопка. Сандалии, опять же, а не туфли на ногах – во дворце даже слуги сандалий не носят… И тюрбан какого-то странного цвета – может, Бану Марнадиш такие носят, кто их знает, они на границе живут, может, у них всю одежду в такие цвета красят. Потому как Зарифу не приходилось видеть еще шелка цвета голубиного крыла.

И вот еще что: зачем лицо-то краем тюрбана закрывать? Темнота кругом, нет никого – чего как баба заматываться?

Пока Зариф возился с ключом: вставлял в большую скважину и с трудом проворачивал, – странный юноша неподвижно сидел в седле. Прямо как господин – тот тоже мог замирать, как сторожащая мышь кошка, – в лице ничего не дрогнет, руки не шевелятся, даже глаза не мигают, только жилка на шее бьется. Аж жуть берет – мало ли, вдруг его колдовством заморозили, и он так и останется сидеть обмершим статуем.

Наконец ворота со скрипом растворились, и конь мягко зашагал по песчаной дороге, сплошь засыпанной длинными мягкими иголками. Среди прогалин пушилась молодая, тонкая-тонкая травка. Впереди горели факелы по обеим сторонам двери в огромную покинутую усадьбу – Зариф сам их зажег, перед тем как сойти с высокого, заметенного прошлогодней листвой крыльца.