Ястреб халифа

Правда, ибн Ахмад за пять лет степных походов сумел – слава Всевышнему! – составить изрядное состояние. В Дархане взяли хорошую добычу – Хасан до сих пор не получил все деньги по распискам от купцов. Те после штурма скупали соболя, рабов и шелк: в городе ханьские торговцы держали склады, и все достояние язычников досталось воинам верующих. Всевышний помог Хасану и с делами выкупа: пленных сгоняли толпами, и среди тысяч измазанных сажей, оборванных людей не разглядеть было, кто знатен и богат, а кто не стоит и лепешки, которую на него потратит ведущий невольников караванщик. Ибн Ахмад велел ускорить продажу и отдал распоряжение кричать только три цены за женщин и детей – а потом пускать с молотка за последнюю объявленную. Слава Милостивому и Подающему – Хасану указали на стоявшую на помосте девушку в расшитом ханьском платье и крикнули: «Горе тебе, о ибн Ахмад, ты удешевил ее, ведь это дочь наместника Эдзина!» Хасан тут же купил девушку, написал ее отцу – и благодарный ван Эдзина прислал ему не только золото ради выкупа дочки, но и благодарственное письмо с заверениями в преданности. С тех пор все выходившие из Эдзина купцы платили ибн Ахмаду за охрану каравана. Ашшариты, идущие в Хань и Ханатту от Мерва и Беникассима, также расплачивались серебром – ибо неплательщики могли утратить не только добро, но и самые жизни. Степь – место небезопасное, это всем известно, и многие уруутские и ойратские нойоны делились с ибн Ахмадом добычей: Всевышний не любит алчных и безрассудных, и тех, кто не мог показать налетчикам пайцзу с личным знаком Хасана, ждала незавидная участь.

Нерегиль же из всего груза добычи не брал ничего – и Хасан лишь молча пожимал плечами. «Волшебное существо» – так говорил о Тарике старый астроном Яхья ибн Саид. Теперь ибн Ахмад вполне понимал, что тот хотел сказать – воистину люди ведут себя иначе. И хоть они с нерегилем звались друзьями, Хасан не стал бы утверждать, что проник в тайну сумеречного сердца и знает мысли Тарика.

Сейчас Хасан ибн Ахмад ехал, чтобы встретиться с нерегилем после долгих месяцев, в течение которых они сражались порознь.

Смигнув бьющее в глаза солнце, ашшарит приметил, что у почерневшей от сажи стены крепости сидят какие-то оборванцы. Вглядевшись, Хасан понял, что это женщины с детьми. Подтаявшая грязная наледь оплывала рыхлыми надолбами, из них вытаивали объедки и лошадиный помет. Среди помойных огрызков бродили тощие злые собаки – они подходили к скрючившимся среди грязных луж женщинам, обнюхивая поникшие головы. Молоденькая, с еще целыми зубами джунгарка – почему-то простоволосая, Хасан ясно видел, как солнце блестит на ее черных жирных волосах, – сидела и раскачивалась, монотонно подвывая. На расстеленной среди отбросов тряпке лежал увязанный соломенными веревками грязный сверток, в котором с трудом опознавался младенец.

– Это что такое? – мрачно кивнул ашшарит в сторону убогого табора.

Вытянувшийся и повзрослевший Ханид-толмач пожал плечами:

– Это, господин, харим Кокочу-нойона, главы тайчжиудов. Старый хитрец должен был прислать в заложники любимую жену и двух наложниц с детьми – так нет же, решил, что он умнее всех. Его нукеры привезли в Мурэн походный харим из пленных ойраток. Господин Ястреб приказал женщин отправить обратно, а Кокочу изловить и привезти в Мурэн.

– Так вот за кем он гоняет моего племянника, – фыркнул в усы Хасан и расхохотался. – Походный харим, надо же… А чего они здесь сидят?

Кони ашшаритов брезгливо переступали в растаявших на весеннем солнце колеях. Собаки с лаем прыгали у стремян, гвардейцы лениво отмахивались плетьми. Длинные золотистые попоны, обшитые тигриными шкурами, ярко переливались на солнце, блестели кольчуги, ослепительно белели рукава туник. Мимо скорчившихся женщин бежали чумазые веселые дети, из-под босых ступней летела грязь.

– А кому они нужны? Нукеры Кокочу удрали сразу, как только загнали их в крепость. Купцы этих баб не берут, потому как они тупые и все уже пробованные, да еще и с дитями. А джунгары брезгуют – ойратка, говорят, да еще и из-под уруута, все равно что обглоданная кость, побывавшая в пасти у собаки, даже рабу в похлебку не годится. Так вот и сидят.

Ребенок одной из несчастных сцепился с собакой за какую-то то ли тряпку, то ли палку. А может, косточку. Вокруг дерущихся немедленно собралась толпа оборванных джунгарских ребятишек и принялась с пронзительными воплями кидаться комьями грязи.

Покачав головой – вот ведь дикари, Хасан отвернулся и поехал под воротный свод – зубья новой решетки из кованого железа нависали над головой, как раскрытая пасть чудовища. Вынырнув на солнце с другой стороны, он удивился тому, как громко орут джунгарские дети – их было слышно даже за стеной цитадели.

И тут же понял, что вопли несутся изнутри крепости, из лабиринта узких улочек, зажатых между высоченными, в три этажа, стенами домов из мелкого серо-желтого кирпича. К злобно-шакальим и отчаянно-жалобным завываниям присоединился грохот копыт – и тут же все перекрыл свирепый крик.