Ястреб халифа

Задрав голову и щурясь от солнца, Хасан ибн Ахмад придержал коня и стал рассматривать тех, кто висел под аркой ворот: шесть выдубленных степными ветрами и солнцем трупов покачивались в петлях. Присмотревшись к двум крайним, ашшарит покачал головой и цокнул языком: и вправду, то были ханьцы. Изорванные халаты потрепала непогода, сиреневый шелк выцвел под безжалостным солнцем и весенними ливнями, но кое-где еще поблескивало золотое шитье. Скрипя веревками, тела медленно крутились над теми, кто желал войти в Мурэн через Северные ворота.

Выломанные деревянные створки лежали на земле, и серый песок уже затянул крепкие доски. Бронзовые петли разъедала зеленая плесень, кое-где дерево проломилось и торчало щепой, как костями при открытом переломе, – по поверженным воротам мятежного города ежедневно проходились сотни ног, колес и копыт.

Хасан поддал своему рыжему пятками по бокам и въехал под служившую назиданием всякому путнику арку. Из-за плечей преступников торчали, по ханьскому обычаю, длинные доски с иероглифами – «предатели».

Рассказывали, что в ночь перед штурмом в лагерь к Тарику явились эти шестеро: двое купцов и четыре хорчина Дэрбэнхана. И предложили сделку: они, мол, откроют ворота, а ашшариты за это не будут грабить и жечь город. Купцы и нойоны переживали за свое добро, а взбалмошный мальчишка, кричащий о мести и гордости предков, их не интересовал. Нерегиль согласился.

Под утро его войска – две тысячи южан и тумен Араганова сына Сангума – вошли в город. Мурэн не жгли и не грабили – но пожар вспыхнул, и резня вышла страшная. Преданные юному хану люди дрались до последнего – а вместе с ними сражались их домашние. Дети и женщины подносили стрелы и дротики, бросали с крыш камни и кувшины с нафтой – гвардейцы и союзные джунгары брали квартал за кварталом, оставляя за собой полыхающие дома и окровавленные пороги и лестницы.

Говорили, что бои продолжались два дня – пока не выбили тараном ворота цитадели и не ворвались туда. Дэрбэнхана нерегиль приказать взять живым во что бы то ни стало – на его совести гибель малолетних братьев и сестер, сказал Тарик, и смерть в бою будет для него слишком легкой. Юношу выловили сетью – и отправили в Дархан, где при большом стечении народа приколотили к деревянному коню у Восточных ворот. Хасан выехал из города неделю назад, и позорные козлы с распяленным на них обклеванным трупом еще стояли на месте. Взяв Мурэн, Тарик приказал казнить всех шестерых предателей: Дэрбэнхан был вашим благодетелем, а я ваш враг – и если вы предали природного господина, то как же вы предадите врага? Так он сказал и велел повесить изменников на воротах.

Про себя ибн Ахмад сердито думал, что эдак можно всех перебить – человеческое сердце изменчиво, и если не ты предал, то тебя предадут. Удивляться этому – все равно что стремиться обратно в утробу матери. И какая польза может произойти от казни купца? Тем более язычника из Хань? Купец есть человек базара, он не ведает благородства, не знает о чести – и за то расплачивается с теми, кто знает о благородстве и чести. Купцов стригут, как овец, и с ханьцами надобно было поступить как поступают с проворовавшимися вазирами и чиновниками: вытрясти деньги и долговые расписки и отобрать имущество. В аш-Шарийа упрямцев, отказывающихся от счастья бедности суфия, привязывали на солнце закованными и в тяжелом шерстяном халате – несчастные поджаривались под полуденными лучами, подобно рыбе-биззу в масле. В здешних краях на голову беднягам надевали бычий пузырь либо сырую верблюжью кожу – на солнцепеке кожа ссыхалась, сжимая голову несчастного, и тот либо умирал в муках, либо рассказывал все, что знал. А рубить сплеча, убивая козу, дающую молоко, – неразумно. Тем более здесь, среди степей, где каждый может стать тебе другом – или врагом. Как прикормишь…

Последние четыре месяца Хасан провел в предгорьях Хангая, вылавливая среди островков снега и жухлой травы кочевья мятежных родов, присягнувших Дэрбэну. Вернувшись в Дархан, он с удовлетворением отметил, что по крайней мере половина голов, выставленных на пиках над четырьмя воротами города, прислана им. Под его началом шли три тысячи Правых гвардейцев – после вторичного разорения Куртубы и гибели шейха джамийитов халиф сослал Хасана в джунгарские степи на пару с Тариком. Им дали под начало две тысячи южан и вот эти три гвардейские – и приказали обходиться только ими. Они и обходились.