Ястреб халифа

Яхья перевел мягкие переливы певучих гласных ее ответа:

– Надежда всегда есть, говорит госпожа. Она не думает, что князь Полдореа умрет – но допускает мысль, что ей не удастся вернуть ему здоровье и силу.

– Что ж, он… так и… останется?.. – У Аммара недостало сил высказаться до конца.

Останется ни в раю, ни в аду – на высотах. В страшном пустом пространстве между жизнью и смертью. Лекарка не подпустила его к Тарику близко – «не ходите туда, господин, это может оказаться опасным» – вот и все объяснения. Но из-за порога комнаты он успел разглядеть страдальчески оскаленное лицо и услышать это. Жуткие, нечеловеческие – да что там, не обнаруживающие вообще никакого разума, заходящиеся всхлипывания. Голова моталась, тело выгибалось, навзничь растянутое между двумя деревянными колышками, – «иначе он царапает себя, господин, в таких случаях всегда придерживают руки». Йемайа, наклонившись, нырнула под занавеску и села в изголовье у Тарика. И властным жестом окрашенной алым ладошки приказала – уходите, мол, я же велела не приближаться. Пятясь и завороженно таращась в запретную комнату, Аммар успел увидеть, как лекарка быстро – несмотря на длиннейшие золотые ногти – отвинчивает крышечку с крошечной банки и поддевает на ноготь какую-то мазь. И раз, раз – придержав Тарика за лоб, смазывает тому за ушами. А потом осторожно надавливает подушечкой пальца на переносицу.

– …Нет, он может прийти в себя, но не с помощью госпожи.

Яхья перевел нежную трель сумеречницы и вздохнул. Аммар понял, что услышит нечто не очень приятное.

– А с чьей… помощью?

А Йемайа медленно кивнула Яхье – подвески-листики в высокой прическе тихонько зазвенели – и тот вздохнул еще раз.

И поставил перед собой маленький ларец черного дерева. Когда крышка откинулась, Аммар увидел, что внутри на золотистом шелке лежит круглый черный камень с гравировкой. Присмотревшись к исписанному по диаметру кругу, перечеркнутому пентаклем, он понял, что смотрит на сигилу Дауда.

– Я сделал ее давно, сразу после битвы под Фейсалой, – тихо сказал астролог.

– Что это? – подавляя страх, спросил Аммар.

– Госпожа Йемайа говорит, что не может давать ему утоляющие боль зелья до бесконечности. Обычно стараются не превышать двухнедельного срока. Но тут особый случай. Госпожа согласна подождать еще день. Но если нерегиль не придет в себя к послезавтрашнему утру – она предлагает положить его под печать.

– Что?!..

– Усыпить. Запечатать лоб сигилой Дауда и отвезти в город джиннов. Они помогли ему тогда, помогут и теперь. Сон в скалах Мухсина восстановит его силы – среди потоков энергий, питающих огненное естество джиннов, исцеляются любые раны, душевные и телесные.

– Усыпить?..

– Госпожа говорит – не нужно пугаться этого слова, этот сон станет целебным для князя Полдореа. В противном случае ущерб, нанесенный его телесной оболочке и… эээ… душе, может оказаться необратимым.

– И сколько он должен там… проспать? До полного исцеления?

Сумеречница нежно пропела что-то в ответ.

Яхья помолчал мгновение и перевел:

– Лет тридцать – сорок.

Женщина улыбнулась – пустяки, мол, не правда ли?

Убитым голосом халиф ответил:

– Я подожду до послезавтрашнего утра вместе с вами.

Аммар был готов колотиться головой о камни зубцов стены.

– Ты знал заранее, правда, ты все знал, му’аллим[52]?..

Долина Сов лежала под ними, горбясь черными перепадами холмов в длинных полосах тумана. За спиной и по обе стороны уходили ввысь обрывистые пики Биналуда. Совиная падь пологим клином вытянулась между двумя горными отрогами. Под стенами замка задорно шумел Дарат – еще мелкий, но уже быстрый, холодный и опасный. Далеко-далеко, среди расплывающихся сероватым маревом туманных прядей, взблескивали огоньки далеких селений. Здешние пастухи держали собак, и в обморочной глубине под стенами время от времени слышалось далекое гулкое взбрехивание. Сторожевые псы перекликались в тумане: все спокойно, ты здесь, я здесь.

Старый астроном сидел на пороге входа в отведенный ему Джунайдом покой – вершина аталайи над Черной пропастью показалась Яхье самым подходящим убежищем в холодные горные ночи. Звезды над башней казались лучистыми и выпуклыми, словно их нарисовал в результате своих расчетов сам ибн Саид.

– Ну, чего молчишь?.. – печально потеребил наставника Аммар.

И сел рядом.

– А какой был прок говорить? – вздохнул Яхья. – И ты не слушай сумеречников, о дитя. Ты не виноват. Это все равно случилось бы, рано ли, поздно ли, но случилось.

– Почему?

– Они не могут долго жить среди людей. Мы живем слишком поспешно – и они устают. Чахнут, блекнут, вянут – мы торопимся жить, а им некуда спешить – перед ними лежат все века этого мира.

– Так что же, я должен был призывать его раз… в тридцать – сорок лет? – в отчаянии спросил Аммар.

– Да нет же, – отмахнулся высохшей лапкой Яхья. – Конечно, нет. Поэтому-то я и вырезал эту печать – пока сидел у его изголовья там, в Фейсале. Это неизбежно. Потом он сам привыкнет к чередованию сна и… служения.

– Но прошел-то всего год!